Горный цветок - [13]

Болезненно сжалось сердце. Он понял, что с ним произошло самое худшее.

Смерть не страшила Николая. Шныриков почему-то верил, что смерть обойдет его. Он просто не представлял, что перестанет жить. А если? Тогда он встретит ее как солдат. Но плен? Никогда! Он не допускал мысли о том, что может попасть в плен. Он был убежден, что этого произойти не может, даже в безвыходном положении. И вот…

Напрягаясь, пытался вспомнить, почему, при каких обстоятельствах он потерял сознание раньше, чем сумел воспользоваться тем последним патроном или гранатой, которые каждый солдат бережет для себя. Он лежал без движения, не открывая глаз, стараясь понять, как это произошло.

В сырое, пахнущее землей помещение просачивалась предрассветная свежесть. Шныриков чувствовал ее бодрящую чистоту. Вечер здесь, в горах, воспринимался иначе. Он знал уже и то, что где-то невдалеке, вероятно, не более чем в ста метрах от них, течет вода. Он угадывал ее близость по едва уловимому, но хорошо знакомому клокотанию в камнях. Николай прикинул, сколько километров отделяло район, где вчера они приняли бой, от ближайшей протоки или речки, чтобы узнать, как далеко враги ушли от места засады.

Да, не попади они вчера в эту ловушку, все бы сложилось иначе. Нет, численное превосходство бандеровцев его не пугало. Пограничники часто вступали в бой с крупными бандами, и ничего, обходилось. Глупо, очень глупо все произошло…

Шныриков застонал, открыл глаза.

— Очухался? — услышал он чей-то голос.

В двух шагах от него сидел, разбирая автомат, молодой чернобровый детина с яркими, будто накрашенными губами, в добротном, как у парашютиста, комбинезоне.

Красногубый безразлично повторил вопрос. Николай молчал, не сводя глаз с автомата.

«Немецкий», — безошибочно определил он и сразу вспомнил плотный огонь, встретивший их вчера. Да, враги, превосходившие их не менее чем в десять раз, по-видимому, все вооружены автоматами.

— Мы твоих товарищей, як цуценят, пораскидали, — будто угадав мысли пленного, усмехнулся бандеровец. — У нас сила, — похвалился он, ставя на место рожок с патронами.

«А Серега, наверное, считает, что я убит», — подумал Шныриков.

Конечно, на заставе поверили, что его уже нет, в живых. А он жив! Жив и лежит как чурбан, не в состоянии ничего сделать. В плену…

Шныриков закрыл глаза, чтобы не видеть красногубого и второго, долговязого бандеровца, вытянувшегося на соломе в углу.

Красногубый недоуменно уставился на пограничника, по-видимому, не сразу сообразив, что происходит. В следующее мгновение его лицо залила краска.

— Ты шо, подлюка, со мной говорить не хошь? — взорвался бандеровец. — А кто тебя, гада, перевязывал? Я! А ты еще морду воротишь? Да, кабы не я, ты бы, гад, кровью сошел, як свинья. Говори, подлюка, или пришью, як собаку! — Красногубый рванул на себя затвор.

Долговязый, как кошка, одним прыжком поднялся с соломы и отвел автомат в сторону. Теперь Шныриков видел его лицо, усеянное глубокими оспинами.

— Не чуди, — сказал долговязый. — Бир не любит, когда его не слухають. Ты шо, не чув? Може, хлопца до нас, у сотню?

— Я бы его, гада, у землю! — скривился красногубый.

— Може, и так придется, — философски изрек долговязый, — а может, и нет. Бир знае, шо робить, у него голова! Закури лучше. — Он достал пачку сигарет и, распечатав ее, протянул напарнику.

Ароматный запах защекотал в носу.

— Може, и ты закуришь? — спросил долговязый, заметив реакцию пленного, и подмигнул.

Шныриков не ответил. Курить хотелось очень. Но взять сигарету от них? Да еще после того, что он слышал? Это его, пограничника, комсомольца, собираются вербовать в банду!

А что, если…

— Развяжи руки, я закурю!

— О, це другой коленкор, — усмехнулся рябой. Он достал нож, болтавшийся на боку в чехле, и, нагнувшись над пограничником, перерезал веревки.

Глаза Николая на мгновение встретились с его тусклым, словно мертвым, взглядом. Шнырикову стало не по себе. Ему показалось, будто он встречал уже раньше этот леденящий кровь взгляд.

— О, теперь закури! — Долговязый достал пальцами с желтыми ногтями сигарету и протянул ее пленному.

Николай с трудом расправил затекшие руки, не торопясь, взял сигарету и, собравшись с силами, рывком сорвал с себя бинты.

Красногубый, внимательно наблюдавший за пограничником, гикнув, наотмашь ударил его прикладом. Двое навалились, сразу опрокинув на землю. Снова близкий к бессознательному состоянию, Шныриков отчаянно сопротивлялся.

— Дурень, — зло сплюнул красногубый, затягивая ему за спиной руки, — сдохнуть захотел? Рано. Пока нужен — не дадим.

«Пока нужен». Значит, специально не добили. Не дали умереть! Хотят получить сведения. Будут пытать…

Перед глазами возник образ деда, коренастого, с деревяшкой вместо ноги. На груди Георгий. Дед вынес бы и пытки. А он? Их может вынести далеко не каждый. Николай представлял себе это. Весной сорок третьего ему довелось видеть тело замученного гитлеровцами солдата. Старшина говорил тогда, что фашистов интересовали день и час нашего наступления. Того самого наступления, которого лишь немного не дождался замученный. «Опоздали на самую малость», — горестно заключил старшина.