Горный цветок - [11]

Когда-то Михаил восхищался мужеством героев финской войны, а теперь вот сам стал героем…

— Ты слышал? — подошел Рудой. — Только передали: у озера Балатон закончились бои. Фрицы разбиты. Сорок тысяч пленных солдат и офицеров. Триста орудий и минометов, — перечислял Сергей, — полтыщи танков. Ты что молчишь, Коля? Случилось что?

Шныриков протянул газету.

— Мишка? — взглянул Рудой.

Николай не ответил. В памяти всплыло хмурое утро осени сорок первого, заиндевелый гранит Мавзолея, военный парад. Они с Михаилом в походных колоннах на Красной площади слушали напутственную речь Верховного Главнокомандующего. Крупные хлопья снега падали на лица и каски солдат. «…Пусть вас вдохновляют в этой борьбе образы наших великих предков — Александра Невского, Кузьмы Минина, Дмитрия Донского, Александра Суворова и Михаила Кутузова…»

Потом полки шли через Красную площадь на передовые позиции, грудью прикрывали Москву.

Среди ополченцев было много товарищей Николая, рабочих из паровозного депо. Где-то рядом находился и дядя Алексей. Но они не встретились. Пограничный полк вступил в бой к вечеру. Отделение, где был пулеметчиком Шныриков, оседлало дорогу, с трудом отбивая атаки гитлеровцев.

Поначалу Шныриков оробел. Надвигавшиеся танки показались ему неуязвимыми. Они угрожающе приближались. Николай отчетливо видел грязно-белые кресты и зеленые мундиры гитлеровцев, сидевших на броне. «Стреляй!» — крикнул Шнырикову сержант.

Голос командира прогнал минутное замешательство. Злость сменила страх.

Николай резко нажал на гашетку. Очередь подняла фонтанчики пыли. Вторая поразила цель… Он яростно разил ненавистные зеленые мундиры, сметая с брони точным огнем. Они падали и спрыгивали на землю. Поднимались и снова бежали за танками, прямо на пулемет Шнырикова.

«Пропустить танки! — передал по цепи сержант. — Приготовить бутылки со смесью!»

Стальная громадина, лязгая гусеницами, надвинулась на окоп, грозя похоронить заживо. Николай рванул на себя пулемет и, прикрыв его телом, свалился на дно траншеи. Рука потянулась к связке гранат. «Отставить! — остановил его властный голос. — Отсечь пехоту».

Сержант поднялся, метнул одну за другой две бутылки с горючей смесью в только что проутюживший их танк.

Николай услышал чей-то ликующий возглас: «Горит!» Оборачиваться было нельзя, со всех сторон наседали гитлеровцы. Стиснув зубы, Шныриков бил наверняка, короткими, точными очередями.

…Шестеро уцелевших пограничников во главе с сержантом забросали гранатами и бутылками с горючей жидкостью новую волну надвинувшихся на них танков. Отсекая пехоту, Николай увидел, как вспыхнул факелом правофланговый танк. Но следовавший за ним открыл кинжальный огонь во фланг отделению.

Один за другим выбывали из строя пограничники. Оставшись вдвоем с тяжелораненым сержантом, Шныриков отполз в дальний конец траншеи, таща на себе командира. Сознание того, что он не один, придавало силы…

Теперь Шныриков лежал молча, перебирая в памяти недавнее прошлое. Он не заметил, как уснул. Разбудил дежурный.

— Подъем, Шныриков!

До левого фланга, где ставили вышку, было около двух часов езды.

Светало. Молочный туман затянул горы, окутав набухшую влагой землю. Машина плавно шла под гору. Грузовик спустился на шоссе, проехал несколько километров и, свернув на проселочную дорогу, преодолел первый виток серпантина. За поворотом пограничников обдал холодный ветер. Шныриков поежился.

— Ну и ветерок! — пожаловался кто-то.

Емелин что-то ответил, но слова его заглушил скрежет неточно переключенной скорости.

— Шныриков, дай-ка спичку, — высунулся из кабины сержант Ильин. — Замерз? Ничего, скоро приедем, там отогреемся.

— Ага! — односложно ответил Николай.

Ветер рассеял туман, сквозь пелену облаков пробивалось солнце. Горы, омытые дождями, сверкали ослепительно яркой зеленью и снежными шапками вершин.

— Гляди, Коля, — тронул его Емелин.

У самой дороги стоял покосившийся деревянный крест с поржавевшей фигуркой распятого Христа. На ладонях — кровь. Кровь напомнила о гибели друга. Почему-то вспомнилась осень тридцать восьмого года. Проводы в армию.

«Тебя, Коля, наверно, в Испанию, — говорил Михаил. — Эх, как с тобой хочется!» Но его не брали: не хватало трех месяцев.

Ни Николай, ни Михаил не знали тогда, что мятеж, поднятый генералом Франко, лишь прелюдия к другой, большой войне, которую развяжет фашизм. И что на эту войну ни один из ровесников Михаила не опоздает…

От резкого торможения Шныриков едва не упал на дно кузова.

* * *

— Приехали! — выскочил из кабины Ильин.

Откатив в сторону толстый ствол, Николай выбрал топор, предварительно попробовав, хорошо ли он насажен. Провел пальцем по лезвию, достал из-за голенища брусок и ловкими, привычными движениями поправил заточку.

— Теперь в самый раз, — сказал он и, ловко перехватив топор правой рукой, взмахнул им радостно, свободно.

Плотничать Шнырикову не привыкать. Нил Крндратьевич, бывало, подолгу учил сына нужному в хозяйстве ремеслу. Внимательно следил за его самостоятельной работой, пряча улыбку в густой бороде. «Помни, сынок, — говорил, — топор на Руси всегда первым инструментом был».

Расстегнув ворот и засучив рукава гимнастерки, Николай продолжал тесать ствол неторопливыми, размеренными ударами.