Горничная особых кровей - [80]

Я не стала удивляться перемене темы разговора. Главное, он не молчит больше.

— А у меня с живностью всегда были проблемы, — улыбнулась и я воспоминаниям. — Я была активным любознательным ребенком, игрушки ломала, пытаясь понять, как они устроены, кошек за хвосты дергала, усы… Тоже хотела понять, зачем они им. Вот животные и не приближались ко мне, чувствовали, что я им опасна.

— Счастливое было детство?

— Да! — без малейших сомнений ответила я. — Несмотря на то, что родственники не очень хорошо к нам относились.

— Почему?

— Мама из хорошего веронийского Рода, а папа — из Дарна. Дарн, как ты уже успел понять — это глушь даже по энгорским меркам, провинция. К тому же, мама была нежная, вежливая, застенчивая, а папа — дикарь в хорошем смысле слова. Пока я не родилась, а у родителей до-о-олго не получалось завести ребенка, ни папина, ни мамина семьи их брак не одобряли. Да и потом отношения оставались прохладными. А как завертелся тот кошмар, так и вовсе забыли про нас.

— По всему выходит, что характером ты пошла в отца.

— Не характером, темпераментом. Отец был гораздо добрее меня.

— Ты не считаешь себя доброй?

— Сейчас — точно не считаю, — задумчиво произнесла я. — А в детстве я была доброй и безмозглой.

— Безмозглой?

— Ага. Я вечно таскалась за соседскими мальчиками, навязывалась им в компанию. К месту и не к месту вставляла свое мнение, любила побеситься, охотно встревала в их драки. Мама в ужас приходила, когда меня в очередной раз приводили с ободранным локтем или синяком. Чем взрослее я становилась, тем опаснее были мои выходки: я ходила на охоту с парнями, гоняла на карах по пустырям без всяких разрешений.

— Разве так просто управлять каром без разрешения?

— Да, если есть чип управления.

— А я был послушным и ответственным. Никогда не приносил проблем.

— Охотно верю! Меня же воспитатели терпеть не могли. Я любила посреди урока или медитации сказать что-то такое, что у всех сразу проходил учебный запал, спорила со всеми. Хотя училась я не так уж плохо… Просто учила только то, что считала для себя полезным.

— Маленькая бунтовщица…

— А ты был маленьким тихоней?

— Да. Но это не так уж плохо. Тихонь никто не замечает, зато они замечают все.

— Если бы я выросла хотя бы наполовину такой же внимательной, как ты в детстве… На том приеме было столько знаков «стоп», а я все проморгала.

— Что случилось с твоей женской энергией? Ведь не изнасилование нарушило потоки твоей жизненной энергии.

— После судов и разбирательств мы какое-то время скрывались в глуши у друзей отца. Мне исполнилось семнадцать. Мама завела разговор о том, что все будет обязательно хорошо и что мне не стоит сторониться людей. Я с ней согласилась. Мы переехали туда, где больше народу. Вот тогда-то и выяснилось, что у меня остались проблемы … Мне казалось, что каждый, кто на меня смотрит, знает, что со мной произошло, словно на мне какая-то метка, которая всем заметна. А я очень, очень хотела избавиться от этих мыслей. Специально выходила в места, где собирается много парней, завязывала с ними разговоры. Давила в себе и эо, и лишние мысли… Я сама себя довела до полу-сумасшествия. Мне нужно было перетерпеть тот период, выплакаться, а я себе не давала слабины, чтобы родителей не расстраивать. Я показывала «Смотрите, я та самая, но мне ничуть не стыдно, и я здорова! Я здорова, слышите? Мне плевать на вас и ваше мнение!»

Я замолкла, осознав, что слишком громко и эмоционально начала говорить.

— Тебе не за что себя корить, Регина, — мягко сказал Гоин. — Юность — время, когда набиваются шишки и даются первые уроки. К тому же, ты вернула себе и титул, и здоровье.

— Нет, не я. Ты вернул, — я посмотрела в глаза Гоина, не совсем веря в происходящее. Если бы кто-то мне тогда, в лесу, после крушения рассказал, что я буду сидеть голой в ванне и разговаривать с Малейвом по душам, я бы покрутила пальцем у виска. — Каждый второй у нас — психокинетик с проблемами. А ты зацепился именно за меня. Может, признаешься?

— В чем?

— В том, что ты не такая задница, которой прикидываешься, и что тебе нравится делать что-то хорошее. Гоин, мальчики, которые в детстве выхаживают раненых животных, не вырастают хладнокровными мерзавцами.

Он (неслыханное дело, сенсация!) признал шутливо:

— Да, я такой, добряк и душка.

— Я знаю. Подай мне губку…

Губки лежали на одной из полок за шкафчиком.

Малейв поднялся, отошел, начал перебирать губки.

Я усилием воли отвела от него взгляд… Смотришь, смотришь, а насмотреться не можешь. Хотя итак его лицо с резкими чертами точно высечено в моей памяти. Как же глубоко я увязла в нем… теперь понимаю, почему испокон веков люди столько значения придавали любви. Как она нагрянет, так меняет все.

За последние полчаса мы с альбиносом успели поругаться, поцеловаться, снова поругаться, помириться и поговорить по душам. Неспроста нас так штормит. Не будь мы такими разными, наверняка, гораздо легче бы приняли то, что с нами творится…

Разные… Но почему же мне кажется, что этот мужчина — мой? Откуда эта уверенность, что я смогла бы стать ему подходящей партнершей? А что чувствует он? Только мужчина повернулся ко мне лицом, как я посмотрела в его глаза в поисках ответа.