Горничная особых кровей - [78]

— Я сказала, что ты урод!

Он стиснул пальцами спинку дивана; его аура стала еще темней. Чутье эо-одаренной подсказало, что я перешла границу. Кто бы знал, что Гоин Малейв, этот хитромудрый интриган, болезненнее всего реагирует на такое простое словечко, как «урод»?

Пока он не убил меня или не дал приказ об этом, я добавила:

— Ты любишь точность и расчет во всем, потому что в глубине души все тот же мальчишка, который боится, что кто-то может столкнуть его вниз, если он что-то упустит из виду. Может быть, и я правда еще незрелая девчонка. Но и ты — мальчишка, обросший комплексами, и тебе эти комплексы мешают наслаждаться жизнью. Взрослейте, товарищ Малейв. Хватит уже доказывать всем и вся, что вы опасный мальчик.

Он перемахнул через диван и схватил меня за запястье так быстро, что я, сильный психокинетик, не успела отбежать, дернул к себе. Но я и не хотела убегать, или сражаться. Если он меня убьет, это будет служить ему самому доказательством, как он жалок. Это не первый властный мужчина, которому не нравятся мои слова, и который всеми силами желает заставить меня замолчать…

— Ты ничего не знаешь обо мне! — отчеканил Гоин, сжав пальцы; от них по моей коже побежали токи энергии. В серых глазах центаврианина вспыхнула алая искра: — И не смей сравнивать меня с тем владетелем!

— Тебя не с кем сравнивать! — хрипло прокаркала я из-за недостатка кислорода. — Ты один такой отмороженный!

Вдруг — поцелуй, яростный, как удар. Чего-чего, но такого я никак не ожидала! Альбинос меня поцеловал… и продолжать целовать со страстью, не подобающей его прагматичной натуре.

Оттолкнуть его! Сейчас же! Ударить эо!

Но я так и не смогла ударить, потому что его губы стали нежными, а руки — ласковыми. Все мое существо откликнулось на эти ласки, вспыхнула под сердцем сила, объяла все тело.

Что с нами? Ах, неважно…

Мы упали куда-то на диван, не прерывая поцелуя. Эо все разгоралось, но не так, как для удара. Это было нечто другое… мы уже не целовались, а беспорядочно шарили руками друг по другу, искали чего-то, задыхались от острой необходимости близости — и энергетической, и физической, полной. Треснула ткань — это Малейв порвал мою рубашку, и сразу приник к открывшемуся участку тела губами.

Рубашка порвалась.

Порвалась… Я вспомнила ту ночь, когда меня, почти бесчувственную, так же разложили на кровати, и так же грубо тискали, трогали, щупали… а потом — забытье. И кошмар с судами и разборками.

— Нет! — вскрикнула я, и пожирающее, лишающее разума пламя погасло, разом. — Прекрати, Гоин! Хватит!

Центаврианин посмотрел на меня дикими глазами, в которых горело первобытное желание подмять под себя самку, взять ее… Я дернулась, испугавшись этого огня в нем, и он, почувствовав сопротивление, сильнее придавил меня к дивану, чтобы не дать возможности уйти.

— Гоин, — шепнула я, — хватит. Вспомни, кто ты и кто я.

Он тяжело дышал, его аура полыхала оранжевым. Неуправляем. Опасен. Я могла бы ударить его силой в этот момент и убежать… но он бы запомнил это, как унижение, и никогда бы меня не простил. Поэтому я заговорила снова, и голос мой звучал так, как никогда прежде — ласково, нежно, уверенно:

— Ты не урод. — Я обхватила его лицо ладонями и заглянула в бесцветные глаза в оправе бесцветных ресниц. — Но и я не ущербная, и никогда такой не была. Мне просто требовалась помощь, и ты мне помог. Потому что ты хороший человек. Так почему же ты так боишься показаться перед остальными таким?

— Что за чушь ты несешь? — хрипло, но осмысленно проговорил мужчина.

— Ты вернулся! — обрадовалась я.

— Я и не уходил.

— Уходил, уходил. Потерял рассудок и чуть не изнасиловал меня.

— Ты сама этого желала. Я чувствовал, чего ты хочешь, — альбинос и не думал слезать с меня. Хитро прищурившись, он констатировал — Ты хочешь меня.

— А ты хочешь меня.

— Нет.

— Да. Что, не ожи…

— Прекратишь ты болтать, или нет? — рявкнул альбинос, чем вверг меня в восторг. Как бы он не отнекивался и не объяснялся, все очевидно. Мы поругались, он завелся и налетел на меня, поддавшись порыву страсти. Малейв поддался страсти… Вот это да!

Гоин начал подниматься, не спуская с меня глаз, затем посмотрел на кончики пальцев, и снова обратил свой ало-серый взор на меня.

Я тоже начала подниматься. Рубашка на груди разорвана, бюстгальтер сбит в сторону, на коже следы его губ, его рук… Не верится, что мы недавно чуть не сгорели вместе. Потому что произошедшее не назвать любовными ласками, это было какое-то сумасшествие, помутнение рассудка. Если бы не треснула ткань рубашки, я бы не вспомнила ночь, когда меня изнасиловали, и мы бы с Гоином переспали.

— Что с нами случилось? — удивительно спокойно после произошедшего спросила я.

— Не знаю. — Гоин убрал со лба прядь белоснежных волос, глубоко вздохнул и закрыл глаза. Он не ответил мне, хотя точно знает ответ. Чувствую, что знает. — Уходи, Регина.

— А если не уйду?

Центаврианин открыл глаза, и мне показалось, что в них промелькнуло что-то вроде страха.

— Я тебя вышвырну.

— Не думаю, — покачала я головой. — Ты побоишься меня касаться, потому что можешь потерять контроль над собой.

— Еще одно слово, и я тебя казню.