Горничная особых кровей - [74]

Я чувствовала, что обновленный после хранилища Гоин Малейв — это не недостижимая высота, и что у меня есть шанс на самом деле стать ему ближе. Но как сделать это? Я слишком долго боялась сближаться с людьми, а уж как сблизиться с таким мужчиной — загадка.

Понимая, что так и буду находиться в подвешенном состоянии, пока не пройдет этот чертов Отбор и все не решится, я нервничала. Отпустит ли меня с Энгора альбинос? Как-то еще вознаградит? Попросит участвовать в Отборе, или потеряет интерес, ведь я уже сыграла свою роль?

Кусок в горло не лез, ни о чем другом не получалось думать. Кто же я Малейву? Девка, которая всего лишь помогла достичь цели, или девушка, которая нравится по-настоящему?

Не я одна пребывала в задумчиво-встревоженном состоянии. Ветров тоже был чем-то омрачен. Утром накануне Отбора он заявил «Нам нужно серьезно поговорить, Регина». Я нервно рассмеялась и сказала, что «серьезно» поговорим мы после обеда, потому что до обеда у меня всякие девичьи дела. Аркадий смиренно принял такой ответ, а я смылась, сама себе удивляясь. Он же нравится мне. Так почему хочется от него сбежать?

Однако разговор с Ветровым пришлось отменить. Мне позвонили из закрытого учреждения, где содержалась Элеонора Монсиньи, и сообщили, что ей разрешили встречу со мной. Конечно, я сразу рванула в Ферисголд, опасаясь, что тетя Нора умирает, и потому хочет увидеть меня… напоследок. В общем, в клинику я приехала в страшно взвинченном состоянии; со стороны, наверное, меня тоже можно было принять за пациента этой самой клиники. Я не запомнила, как прошла контроль при входе, как меня вели по коридорам, как я оказалась в ее палате. Сердце колотилось болезненно быстро, эо приливало к кончикам пальцев, стремилось выйти вместе с переживаниями.

Однако стоило мне увидеть Элеонору, как напряжение отпустило. Мои глаза быстро обежали легонькую фигурку старушки, отметили, что она вовсе не выглядит умирающей, а потом включилось эо-зрение, и я удостоверилась: с тетей Норой все хорошо. Относительно хорошо.

— Девочка моя, — улыбнулась женщина, подходя. — Какая ты стала…

— Это всего лишь другая одежда, — прерывистым из-за напряжения голосом ответила я. — Во всем остальном я та же бестолочь. Теть Нор, я так запыхалась… можно мне воды, а?

— Ах, — покачала Элеонора головой, подходя к графину с водой, — если бы ты еще и говорила, как положено барышне… ну, ладно. Не буду тебя журить.

— Как вам разрешили встретиться со мной? Вы же на особом положении.

— Помог один человек.

— Что за человек?

— Хороший, — уклончиво проговорила женщина. Я не стала выпытывать у нее подробности. Выпила воды из стакана, успокоилась немного, огляделась. Палата хоть и небольшая, зато уютная, и окна выходят на сад.

— Как вы, тетя Нора?

— Знаю, ты не поверишь, Региночка, но мне стало гораздо лучше. Я больше не боюсь, что могу кому-то причинить вред, и это наполняет меня спокойствием. Без импланта я набрасывалась на людей, бранилась, как мужик… А так, мне остается только жить да радоваться.

— Чему же радоваться?

— Я здесь не ощущаю себя пленницей. Могу гулять по саду, общаться с другими пациентами, читать. А в саду, знаешь, как чувствуется весна! — старушка мечтательно улыбнулась, и мне вновь стало страшно. Откуда такая радость? Уж не обострение ли у нее?

В общем, только я успокоилась, как снова напряглась. Элеонора подошла к окну и ударилась в воспоминания:

— Я очень часто ругала сына. Антуан был таким же горячим и своевольным, как ты. На мои нотации он только закатывал глаза… Мальчишка! Он никогда не вел себя так, как подобает светлейшему. Этикет был для него смешным словом, владетеля он не уважал. В ряды добровольцев в Союз он пошел из протеста, не хотел становиться «лощеным хмырем» и «тухнуть на Энгоре». Последнее время я сына почти и не видела. Он пропадал то там, то тут… Я очень обижена была на него за то, что оставшиеся дни перед полетом он провел в компании таких же молодых дурачков, как он, и девок.

— Я помню.

— Да, — Элеонора посмотрела на меня. — Я приходила жаловаться к твоей матушке. И мы обе сетовали, что дети у нас неразумные.

— Это тоже помню.

Тетя Нора перестала улыбаться, но ее глаза продолжали гореть тем мягким светом, который говорит о том, что человек счастлив.

— Несколько дней назад ко мне явились центавриане, спрашивали об Антуане, вызнавали, какой у него был уровень эо, какой уровень силы был у меня… — пожилая женщина вздохнула, собираясь с мыслью, и выдохнула: — У меня есть внук.

Мальчик. Эо-одаренный.

Я не поверила ушам.

— Да, да! Внук! Эти господа очень старались расспрашивать аккуратно, так, чтобы я ни о чем не догадалась. Но один из них немного погодя вернулся и сказал, что у Антуана остался сын, мой внук, о нем узнали недавно. Он будет воспитываться в одном из интернатов Дарна для эо-одаренных. Ты понимаешь, что это значит, Региночка?

— О, Звезды…

— Звезды милостивы ко мне! Я ругала Антуана за тех девок, с которыми он якшался, но одна из них продолжила наш род.

Наш род, Монсиньи! — Элеонора подбежала ко мне, схватила за руки. — Я знаю, что Энгор тебе не мил, что тебе хочется улететь с планеты, где плохо жилось… Но, пожалуйста, не спеши улетать! Узнай, кто мой внук, пригляди за ним. Я не прошу о большем… я знаю, что ему никогда не разрешат со мной встретиться, ведь я — больной человек. Но ты можешь приглядывать за мальчиком. Просто обещай, что приглядишь за ним.