Горная долина - [69]

Впоследствии, беседуя дома с Хунехуне или Лотувой, я часто думал об этом пиршестве. Вспоминая нагих мужчин, таких неуклюжих рядом с юношами в рубашках, я особенно ясно видел, с какой быстротой время отделяет Хунехуне, Лотуву и их товарищей от старших братьев и людей в возрасте Макиса.

Я понимал, что очень мало знаю о том, какие стремления вызывает в них мой мир, который символизировали дома-коробки, грязные лавчонки и правильно пересекающиеся улицы нового городка, выросшего в Гороке. Я считал само собой разумеющимся, что их и сверстников этот мир притягивает к себе, что всем им хочется познать новое и получать деньги за работу у белых; это было наиболее правильным путем, признаком приобщения к цивилизации, быть может, даже необходимым условием для престижа впоследствии, поскольку стриженые волосы и лап-лапы в конце концов постепенно отделяли юношей от презираемых буш канака[47], «отсталых» людей, живших дальше от центров цивилизации. Юноши удовлетворялись работой неквалифицированной или требующей низкой квалификации, хотя уже существовала шкала престижа, связанного с тем или другим занятием. Карго-бой, неквалифицированный рабочий, который носил тяжести, работал на плантациях или на строительстве дорог, пользовался меньшим престижем, нежели домашний слуга, а тот в свою очередь стоял ступенью ниже аборигена, работавшего шофером грузовика или джипа (таких было совсем немного). Последнее, очевидно, было верхом стремлений для юношей поколения Хунехуне. Им не приходилось рассчитывать на больший заработок, да и ничего лучшего они не могли себе представить. Ни один из них не учился в школе, начинать было слишком поздно, и к тому же никто не проявлял такого желания. Представлявшиеся возможности пока казались им достаточно разнообразными и интересными. Юношами не двигала неосознанная тяга к знанию, которую я видел у Асемо. Быть может (почти наверняка), в будущем их ждали разочарования, но до сих пор это не ощущалось. Наиболее важные для них проблемы, с которыми я был лучше всего знаком, проистекали не из взаимодействия двух культур, а коренились в традиционных институтах и отношениях их собственного общества.

Юношей воспитывали прежде всего мужчинами. Им внушали, что женщины в лучшем случае граждане второго сорта. В идеале женщина, сексуально пассивная и социально покорная, подчиняла свою индивидуальность мужу. Она не имела голоса в общественных делах, мало что значила как член общества, хотя не было сомнений, что женщины индивидуальности, различающиеся темпераментом, внешностью и степенью привлекательности. Мужчины признавали, что у женщин есть свои интересы, даже какая-то своя область знаний и представлений, неизвестных им, мужчинам, но не считали их сколько-нибудь важными, заслуживающими внимания мужчин. Так же обстояло дело с вкладом женщин в благосостояние группы. Их труд на огородах был необходим, в уходе за домашними животными они играли важную роль. Они рожали детей, без этого род захирел бы. Однако все это принималось как должное. В том, что делали женщины, не было ничего особенного, это воспринималось как обычная женская доля, и вклад женщин не шел пи в какое сравнение с более многосторонней, яркой и важной ролью мужчин. В конечном счете от ума мужчин, от их знания традиций и ритуалов, от их сноровки и храбрости зависело благосостояние общества.

Однако на самом деле отношения между полами не были столь ясными и определенными, как предполагалось в идеале. Сексуальные функции женщин были связаны с представлениями о ритуальном загрязнении, угрожающем силам и здоровью мужчин, и эти представления подразумевали амбивалентность, как-то плохо вязавшуюся с идеальным образом властного, независимого, уверенного в собственных силах мужчины. Женщины были Цирцеями, это они соблазняли мужчин и склоняли к случайным связям, заводили любовные интриги для удовлетворения своих желаний или, быть может, для содействия колдуну, добивающемуся гибели их партнера.

Некоторые представления мужчин о женщинах основывались на низком уровне рождаемости даже в семьях многоженцев, хотя его причиной были не только аборты, практиковавшиеся к тому же редко. Частые разводы поддерживали идею сексуальной безответственности женщин и служили оправданием для ранних браков. Однако мужчины вовсе не были невинными агнцами, помимо своей воли вступающими во внебрачные связи. В мужском доме инициируемых обучали способам соблазнения женщин. Это было также одной из целей мужских танцев: взлетавшие в воздух раскрашенные рамки на спинах у танцоров и колыхавшиеся на головах перья явно имели эротический смысл. Каждый юноша, идя на свидание, вооружался прошедшими магическую обработку сигаретами и мазями. Они должны были помочь сломить сопротивление девушки, когда пары ложились в тени за домом. Но хотя факты расходились с общепринятой версией, официально созданная мужчинами концепция служила укреплению солидарности между ними, поскольку всю вину за нарушение половой морали возлагали на женщин. В случае измены жены муж мог ее даже убить, но гнев против ее партнера он, как правило, выражал тем, что выпускал ему в бедро стрелу-трезубец — пагису. Уличенный в преступлении должен был принять наказание как заслуженное.