Горная долина - [61]

Не знаю, сколько времени человек простоял в этой напряженной позе. По его груди и напрягшемуся животу пробегала частая дрожь. Я и так уже чувствовал приступы тошноты от этого зрелища, но буквально оцепенел, увидев, что он обеими руками схватил концы прута и начал быстро двигать его вверх и вниз, каждый раз почти целиком вытягивая изо рта. Возбужденная толпа шумела все громче и громче, ее вибрирующие крики накатывались на меня, словно волны. Последняя из них совпала со вздохом облегчения, который я испустил, когда человек бросил прут, согнулся над водой и его вырвало.

К перегретым запахам на берегу прибавилась теперь новая кислая вонь. Ладони мои были влажными, во рту стоял вкус рвоты. Только усилием воли я заставил себя смотреть, как мужчины повторяют эту процедуру на мальчиках. Лишь сознание того, что инициируемые подвергаются опасности, вынудило меня подавить желание отвернуться. Эта процедура была наверняка менее мучительной, чем первая, но, если бы мальчики вырывались, когда их заставляли проглатывать тростник, они могли бы нанести себе внутренние повреждения. К счастью (а может, это даже было предусмотрено), они слишком устали и ослабели, слишком были ошеломлены, чтобы сопротивляться, но я с замиранием сердца ждал следов крови, когда наставники держали головы мальчиков между коленями. Когда процедура кончилась, у меня кружилась голова от света, шума, кислых запахов и отвращения — столь сильного, что мне пришлось повернуться спиной к реке.

Все это время я не видел Асемо, которого потерял из виду в перерыве между испытаниями. Только когда все вновь вышли из воды, я опять увидел его между Бихоре и Макисом; он явно нуждался в поддержке их рук, на которые опирался. Смущение помешало мне приблизиться. Я не знал, что он чувствовал или что ему полагалось чувствовать, — узнать это было так же невозможно, как проникнуть в чувства мужчин, проделавших на себе обе процедуры. Вероятно, проявления моего сочувствия были бы неуместны, и я остался стоять на прежнем месте, чувствуя себя более чужим, чем когда-либо.

Пронзительные звуки флейт прекратились, крики замолкли, но люди продолжали суетиться на берегу, явно готовясь к последнему акту зрелища. Около мальчиков, имевших жалкий вид, важно прохаживались старшие. Взмахи их красных плащей, казалось, говорили о том же, что и слова, которыми они возбужденно обменивались, о том же, что и быстрые пристальные взгляды, которые они бросали на высоты, вздымавшиеся над ними. Впервые за много часов я вспомнил о существовании мира за пределами узкой прибрежной полосы и, следуя за их взглядами, повернулся к отрогу, бледно-зеленой волной высившемуся на фоне неба. Ландшафт казался пустым и безлюдным, однако я в глубине души был уверен, что это впечатление обманчиво. Было что-то беспокоящее в жестах людей, в проявлениях как будто беспричинного возбуждения. Я внимательнее вгляделся в травяные просторы. Больше чем в миле от реки (а по тропинкам — еще дальше) под сенью казуариновой рощи укрылось селение гама, через которое мы прошли утром; в послеполуденной жаре контуры деревьев казались смазанными, неясными, а их верхушки — постепенно переходящими в бесцветное небо. Все, что находилось между деревней и нами, дрожало и пульсировало, а травы клонились под бременем света. В промежутке не было ни зарослей, ни тени, в которой можно было бы укрыться от жары, и, занятый мыслями о возвращении назад, я забыл, что побудило меня вглядываться в ландшафт. Сейчас меня беспокоили только трудности предстоящего возвращения на гребень отрога.

Толпа собиралась покинуть берег. Несколько мужчин помоложе и посильнее посадили инициируемых себе на плечи — те явно в этом нуждались. Остальные окружили их плотной стеной, образовав шумный кортеж телохранителей, не обращавших, судя по всему, никакого внимания на многословные и, возможно, противоречивые указания старейшим. Не было руководителя, не было отдано какой-либо ясной команды, однако все двинулись в путь по тропинке, по которой шли утром.

С виду теперь лишь немногое напоминало эффектную утреннюю процессию. Шли медленнее, флейты молчали (их даже не было видно), голоса звучали приглушенно. Однако нельзя было не почувствовать скрытой агрессивной мужественности, нельзя было не заметить согласной и ритмичной поступи голых ног, бравады в колыхании перьев, атмосферы напряженного ожидания, будоражившей душу, как вспышки света на украшениях из полированных раковин. Я следовал за толпой вплотную, благодарный ей за то, что она выбрала более легкий путь. Я слышал тяжелое дыхание людей, топот ног, звяканье украшений — мешанину звуков, которая особенно возбуждала по контрасту с тихими предзакатными часами.

Мы поднялись выше. Когда мы достигли плеча отрога, где тропа между стенами травы становилась значительно шире, река исчезла из виду. Люди пошли быстрее, потому что подъем стал менее крутым, а также и по другим причинам, о которых мне никто ничего не сказал.

Встреча произошла за одним поворотом. На нас, как дождь стрел, налетел ураган пронзительных воплей, и внезапно в траве показались орды женщин. Мужчины побежали, издавая глухие крики торжества, звучавшие в ритм с топотом их ног. В этот момент я почувствовал жалящую боль — в плечо мне попал камень. Я был ошеломлен, но не ускорил шага и стал растерянно оглядываться в поисках обидчика. Я нашел его в следующий миг, когда мужчина впереди меня, которому камень попал в шею, повернул искаженное болью лицо к визжащим женщинам и грубо обругал их.