Горная долина - [46]

Намури было около тридцати пяти лет. Это был крупный мужчина. Его грудь и бедра вполне соответствовали идеалу мужской силы, как его представляли себе гахуку. У него, однако, физическая сила не сопровождалась повышенной агрессивностью или заносчивостью. Он обладал чувством собственного достоинства, столь характерным для мужчин гахуку, — достаточно было увидеть, как он с желтыми цветами в длинных волосах гордо стоит перед фотоаппаратом, широко расставив ноги и сжимая в руках лук. Намури не был честолюбив, не стремился стать вождем. Его вполне удовлетворяло уважение, которым он пользовался как зрелый мужчина, хорошо проявивший себя в делах, составлявших удел мужчин. Двигался Намури с уверенностью, говорившей о том, что он без малейших сомнений пользуется всеми привилегиями мужчин своего возраста и прекрасно сознает свою физическую привлекательность. То же можно сказать и о его жене. Она была примерно одного с ним возраста, ростом выше большинства женщин гахуку; грудь ее еще не утратила упругости. Кожа у Изазу была довольно светлой — при свете лампы мне казалось, что она цвета жидкого кофе с молоком на внутренних сторонах ног и более темного под мышками и на шее, где волосы отбрасывали треугольную тень. Черты ее лица не отличались привлекательностью, но живые и цепкие глаза и манера властно откидывать голову, звеня украшениями из ракушек и встряхивая заплетенными в косы волосами, показывали, что Изазу привыкла к вниманию и всегда готова была прибегнуть к свойственным ее полу изощренным способам утверждения своей власти.

Было совершенно очевидно, что она влюблена в Намури. Сидя рядом на полу, она обнимала руками ногу мужа, прижималась, клала подбородок ему на плечо в безотчетном стремлении к большей близости, и их волосы смешивались, а ее белые зубы ярко сверкали на темном фоне его шеи.

Намури невозмутимо принимал эти проявления любви, выражая всем своим видом приличествующее ему безразличие, но в присутствии сына их чувство к мальчику приводило к тому, что они как будто забывали о необходимости соблюдать при людях требуемую обычаем дистанцию. Бесспорно, Гиза был избалованным ребенком. Он вертелся и кривлялся, как все капризные дети, умеющие спекулировать на чувствах родителей, тянулся к груди матери, а когда та поднимала грудь, чтобы дать ему, он отталкивал ее и, отвернувшись, прятал лицо на плече у Намури. При Гизе муж и жена, казалось, забывали об окружающем и в резком свете лампы выглядели совсем иначе, чем на улице. У меня они держали себя с такой интимностью, что мне иногда становилось неловко смотреть на них.

Смущение мое вызывалось не только их несдержанностью, но и тем, что Гиза — и это все знали — не был их родным ребенком. У Изазу и Намури детей не было. Гиза был сыном Бихоре, младшего брата Намури, чья плодовитая жена вызывала зависть мужчин деревни, всегда готовых заподозрить жен в нежелании рожать детей. Такого рода обвинения являлись одним из самых обычных выражений антагонизма между полами и одной из самых частых причин для развода. Бездетность всегда объясняли упрямством женщин и никогда — неполноценностью мужчин. Считалось, что боязнь боли и возможной смерти побуждает женщин прибегать к тщательно скрываемым от мужчин противозачаточным средствам, лишая таким образом мужей естественного права на отцовство. Как бы то ни было, часто бесплодие женщин убеждало мужчин в правильности общепринятого взгляда, будто интересы полов существенно расходятся. Этот взгляд делал бездетную женщину особенно уязвимой, служил оправданием для многоженства и объяснял, почему в семьях так часто встречались приемыши.

О настоящих родителях приемных детей не было принято говорить. Любили приемышей не меньше, чем собственных детей, поэтому, соблюдая молчание, гахуку, очевидно, щадили приемных родителей — прежде всего, быть может, самолюбие мужей, но также (думал я, наблюдая Изазу) крайнюю неуверенность женщин в их положении. Все знали, что Намури думает взять себе вторую жену. Женщина, которой он на празднике вскружил голову танцами, сообщила, что желает перейти к нему в Сусуроку. Учащавшиеся ночные отлучки Намури не оставляли места для сомнений по поводу его намерений и вызывали протест Изазу, выражавшийся в характерной для женщин гахуку форме: в его отсутствие она сидела насупившись на улице, отказывалась работать и бормотала, что убьет соперницу, если он приведет ее с собой. Иногда казалось, что его удерживает от этого шага лишь подлинное чувство к жене. Ни один мужчина не поставил бы ему в вину такой поступок, но его удерживали невидимые узы, для которых не было названия на языке гахуку и которые, по их представлениям, по должны были сковывать представителей его пола. Быть может, Изазу, обнимая ногу Намури, могла удержать его около себя, но, пожелай он отослать ее прочь, никто из сидевших на полу моей хижины не сказал бы ни слова в ее защиту.

Намури и другие мужчины, регулярно навещавшие меня, были относительно молоды — им было, вероятно, под сорок. Они проявляли более живой и личный интерес к миру, который я представлял, чем люди старшего поколения. Те видели в нем лишь незваную странную силу, угрожавшую их укладу жизни. Так думал Маниха, старший брат Макиса. Приходил он редко, оставался очень ненадолго (иногда лишь для того, чтобы получить сигарету, когда я пускал лачку по кругу), говорил мало. Ему было лет шестьдесят, он немного сутулился, но был еще сильным человеком, быстрым в движениях. Между братьями, родившимися от разных матерей, не было почти ничего общего ни во внешности, ни в характере. Маниха был старше Макиса, но все еще мог целыми днями работать на огородах. Он был лишен агрессивности и не склонен к легкомыслию. Даже в молодости он, наверное, не обладал ни талантом, ни честолюбием, необходимыми для того, чтобы стать оратором. Однако благодаря живому уму он умел воздействовать на соплеменников другими путями. Никто не сомневался в его праве называться «сильным». В молодые годы он славился умением драться, хотя его репутация не могла сравниться с репутацией отца или даже Макиса, у которого было меньше времени, чтобы создать себе имя. Ни один подвиг Мани-хи не стал объектом героизации, в результате которой вокруг отдельных людей складывались легенды, пересказывавшиеся вновь и вновь, когда возникала необходимость напомнить о невозвратном славном прошлом. В свое время он был надежным, хотя и рядовым воином. Это да и все его поведение доказывало, что он абсолютно предан основным устоям уклада жизни гахуку.