Горная долина - [33]

Бурные отношения этого треугольника были классическим примером опасностей полигинии[28], па которые часто ссылались мужчины, объясняя свое нежелание заключать сразу несколько браков, хотя они признавали, что сам по себе этот институт привлекает их. Готоме и Гума’е, как полагалось, работали вместе, но им не удавалось долго сдерживать взаимную враждебность. Вспыхивали скандалы, за которые обычно Готоме крепко доставалось от мужа. Домашняя свара часто происходила у всех на глазах перед моим домом. Я выходил, заслышав крики и ругань, и видел распростертую в пыли Готоме с отпечатком ступни мужа на животе. Другие жители деревни молча наблюдали ссору, готовые, может быть, вмешаться, если насилие зайдет слишком далеко, но отнюдь не оспаривающие право мужа бить свою жену. Иногда от ярости Макиса страдала и Гума’е, хотя тут поводом к гневу служила обычно чрезмерная независимость ее поведения, а не ссоры с Готоме. Мохорасаро держалась в стороне и оказывалась в выигрыше, когда Макис был в ссоре с другими женами: тогда, если он не приносил свои одеяла в мою хижину, ему оставалось ночевать только у нее.

Жены часто приходили ко мне с жалобами и трогательно просили моего сочувствия и поддержки. Я, однако, считал, что не должен реагировать так, как им этого хотелось, и тем более вмешиваться в ситуацию, которую все, по-видимому, считали нормальной. В душе я особенно сочувствовал Готоме. Ее судьба казалась мне более трагичной: после двенадцати с лишним лет брака ей пришлось увидеть, как место около человека, которого она, судя по всему, искренне любила, заняла соперница. Она часто приходила в мою хижину поздно вечером, когда я оставался один. Другая женщина не отважилась бы на такой поступок, но Готоме была смелее других — отчасти потому, что ее муж называл меня младшим братом, но главным образом потому, что ее вела собственная нужда. Я не знал, как утешить ее. Сидя около меня на полу, повернув ко мне лицо, она выплакивала свою обиду. Слезы оставляли чистые канавки в саже и пыли, покрывавших ее щеки. Рубцы — следы мужниного гнева на ее груди и ногах — говорили мне больше, чем слова, прорывавшиеся между рыданиями. Поскольку она не знала пиджин-инглиш, а я не владел языком гахуку настолько, чтобы выразить эмоционально напряженные ситуации, я обращался за помощью к одному из моих слуг, Хунехуне или Хуторно. Они с мрачным видом переводили мои вопросы Готоме. Выражение их лиц выказывало некоторое сочувствие к ней, но в то же время, следуя этике своего пола, они старались вести себя как можно сдержаннее, испытывая неловкость оттого, что мои просьбы заставляли их отказаться от обычной позы мужского превосходства. Кроме возможности выговориться, я мало что мог дать бедной женщине. Даже мои слова, отражавшие иные этические нормы, звучали плоско и странно в устах переводчиков и лишь заставляли ее растерянно прерывать рассказ о своих горестях и поднимать на меня глаза, в которых загоралась робкая надежда.

Домашние неурядицы, казалось, подтверждали представление, которое я составил себе о Макисе, наблюдая его в официальной роли. В отношении Макиса к женам я видел лишь одно из проявлений властности, которую он выказывал на собраниях рода. Но даже в первые месяцы нашего знакомства я замечал в нем признаки совсем иных качеств, которые заставляли предполагать, что моя односторонняя оценка личности Макиса не соответствует истине. Мало-помалу из разрозненных кусочков начала складываться единая картина. Величественный оратор, выступавший на деревенской улице, резко отличался от человека, за которым я следовал через травы в изумрудном закате дня, чтобы увидеть, как он натянет свой лук и, помедлив несколько мгновений, выпустит стрелу. Возвращаясь с ним в деревню и слушая его сбивчивые объяснения, почему он оставил шумное общество у своего очага ради вечернего воздуха, я понимал, что он гораздо сложнее, чем я думал.

Поведение гахуку в значительной мере определялось двумя идеалами, по существу несовместимыми: «силы», с одной стороны, и «равенства» — с другой. «Сила» не сводилась к одним физическим качествам, этим словом обозначалось сочетание черт и навыков идеального мужчины, которые общество поощряло в мальчиках. «Сильные» были полной противоположностью «слабым», послушным и неагрессивным людям с более мягким характером, склонным избегать насилия и вызывающего поведения. О «слабых» говорили, что они ничем не проявляли себя во время военных действий и вообще предпочитали оставаться с женщинами, нежели идти в бой с врагом.

Для таких групп, как род, мерой силы служило количество его членов (прежде всего мужчин) и богатство. Сила демонстрировалась на больших празднествах танцами и яркими украшениями, количеством зарезанных свиней и возгласами гордости и торжества перед угощением гостей мясом. Еще не так давно она проявлялась в сожжении селений и опустошении земель враждебных племен, и, хотя теперь это отошло в прошлое (о чем никто особенно не сожалел), на собраниях, чтобы напомнить присутствующим о престиже рода, до сих пор вспоминали о боевых подвигах и одержанных ранее победах.