Горький апельсин - [78]

* * *

Выходные прошли, но мы даже не заметили, что это выходные. Мы ели, мы пили, мы курили. Все остальное время мы торчали в музее и рылись там в вещах, словно на собственном чердаке, куда не заглядывали двадцать лет. Случайно обнаружив пачку веленевой бумаги для письма и конверты с вытисненным на них гербом Линтонса (три апельсина на щите), я утащила все это к себе. Потом мы нашли чайный сервиз и небольшой комод.

В коробке с надписью Images d’Épinal[31] Кара нашла пятьдесят неразрезанных картонных листов для моделирования, к которым не притрагивалась рука ребенка. Она вытащила коробку наружу, к портику оранжереи. Картинки изображали знаменитые итальянские здания: собор Святого Петра, Пизанскую башню, Колизей, палаццо Питти. Картон пожелтел, краски выцвели, но она все равно вырезала каждый кусочек, согнула все выступы, склеила фрагменты друг с другом. Работала она неаккуратно, края получились неровные, зазубренные. В наборе имелись двухмерные фигурки людей, чтобы помещать их рядом со строениями: толстый священник с обращенным ввысь взором и сложенными за спиной руками, мать с двумя детьми, одинокая женщина в длинном платье. И все они улыбались. Иногда неосторожные ножницы Кары отстригали кому-нибудь голову или ноги. Она увлеченно занималась этим не меньше двух дней, и вскоре ступеньки оранжереи от дверей до цветника превратились в маленькую Италию, полную трехмерных картонных строеньиц.

В один из вечеров, выпив больше обычного, мы решили, что чучело гризли имеет смысл перенести в дом, но не сумели дотащить его дальше библиотеки. Мы заставили его плясать вокруг полок, и нам казалось, что это дико смешно. Утром я застала его лежащим ничком, мордой в выдранные книжные страницы. Обе передние лапы кто-то вырвал из туловища. Я не могла поверить, что кто-то из нас способен на такое кощунство. От этого нелепого вида искалеченного медведя у меня даже слезы выступили. Я села на ступеньки под главным портиком и написала мистеру Либерману, сообщив, что мы нашли в потайной комнате некоторые предметы, которые ему принадлежат. Потом я вспомнила про вино из линтонсских погребов, которое я пила, и про кушанья, которые я ела и которые, как я отлично знала, куплены благодаря тому, что Питер продает кое-какие вещи из музея. Я подумала про обед с бифштексами, которым он меня угощал, и про бумагу, на которой я строчу само это письмо. Я вынула золотой портсигар из кармана халата и перечитала надпись – как и всякий раз, когда его открывала. Закурив, я поднесла спичку к своему посланию и подожгла его.

20

– Добрый день…

Я услышала чей-то голос, доносящийся с каретного круга, и, когда подошла посмотреть, кто это, увидела, как Виктор толкает свой велосипед по гравию, поросшему травой.

– Так много выбоин, к тому же все время в горку, – пожаловался он.

Он вспотел, и из-под его высокого воротничка ползла ярко-красная сыпь.

– Добрый день. – Я не ожидала его тут увидеть.

– Я решил поймать вас на слове и воспользоваться вашим приглашением, раз уж вы так долго не посещали меня.

– Разве? Какой сегодня день недели?

– Понедельник.

– Я что же, пропустила два воскресенья?

– Видели бы вы график посещаемости моих проповедей. С каждой неделей опускается все ниже.

Но я его не слушала. Я думала о том, как бы мне устроить так, чтобы не водить его наверх, где он обязательно увидит мебель и все прочее, что мы натащили из музея. И как мне его не пустить в библиотеку, где на полу по-прежнему лежит медведь. По счастливой случайности я успела закрыть двери и жалюзи на окнах, выходящих на портик, так что мне самой не придется лишний раз созерцать бедное создание.

Когда я не ответила на его улыбку, Виктор добавил:

– Разумеется, если ваше приглашение остается в силе.

– Конечно, остается, – заверила я его, вспомнив о хороших манерах. – Позвольте мне заварить нам чай.

– Не помешает и стакан воды.

Он сунул палец под воротничок, чтобы почесать шею, и потом снял зажимы, которые надевал на брюки, чтобы те не мешали ехать на велосипеде.

Я кружным путем повела его к портику.

– Почему бы вам не посидеть тут и не перевести дух? А я пока поставлю чайник.

Когда я вернулась, мы обменялись вежливыми фразами насчет хорошей погоды и приятного вида, и он похвалил мой халат. Я налила чай, Виктор некоторое время жадно пил свою воду, а потом спросил:

– А ваша подруга или ее муж сегодня дома?

– Нет. Думаю, они поехали в город. Во всяком случае, машины нет.

Виктор допил воду.

– Я вам кое-что принес. – Он вынул конверт из кармана пиджака. – Меня втянули в разбор вещей Доротеи Линтон. Помните – та женщина, которую мы похоронили в прошлом месяце? Эти добродетельные ханжи не могут договориться, что пойдет на благотворительную распродажу, а что надо просто выкинуть. Меня позвали, чтобы я их рассудил. И вот что я обнаружил.

Взяв у него конверт, я пальцами прошлась по выпуклостям на пожелтевшей бумаге. Письмо было адресовано Доротее по ее месту жительства в этом городке, и его вскрывали. Внутри оказалась сложенная записка и ссыпавшиеся на дно конверта какие-то белые и голубые ошметки, каждый – меньше ногтя на моем мизинце. Я развернула записку. Петлистым почерком кто-то написал на листке: «Извините, больше ничего нет».