Горький апельсин - [66]

Шрифт
Интервал

Питер отвез меня в город и припарковался возле «Хэрроу». Будь у меня выбор, я бы предпочла какое-нибудь другое место, помня, что произошло, когда я пыталась попить чаю в этой гостинице, но мне больше нечего было предложить. Питера здесь приветствовали по имени, и метрдотель слегка кивнул мне. Я чуть было не достала веер и не начала им обмахиваться, но он быстро провел нас в обшитую деревянными панелями столовую с толстыми узорчатыми коврами. Здесь все блестело, звуки казались приглушенными. На подложках под тарелки изображались сцены охоты, а шторы были из алой парчи. Скучные бухгалтеры и адвокаты в костюмах восседали за столами темного дерева, вместе со своими присмиревшими женами и притворно застенчивыми дочками-подростками. Я представила себе, как опрокидываю их тарелки им на колени, разрушая эту мирную атмосферу. Разве они не понимают, что Питер – Питер! – пригласил меня отправиться с ним обедать? Я пыталась успокоить расходившиеся нервы.

– Будем бифштекс? – спросил Питер, когда мы уселись друг напротив друга и я бессмысленно таращилась в меню, снова и снова перечитывая первую строчку.

Он просмотрел список вин.

– Бутылку «вольне», – обратился он к официанту, который тоже сделал небольшой аккуратный поклон.

Прежде чем он удалился, Питер попросил еще два двойных джина с тоником – пока мы будем ждать остального. Я не видела, сколько стоит вино, но Питер обмолвился:

– На меня скоро свалятся кое-какие деньги. Сегодня мы не будем ни на что скупиться.

Когда официант вернулся с бутылкой и откупорил ее, Питер объявил:

– Думаю, его должна попробовать дама.

Служитель поднял брови, но налил мне чуть-чуть в бокал, и я повертела в нем жидкость, понюхала ее, поболтала ее во рту – как мне показывал Питер. Я слишком отвлекалась на все прочее, чтобы заметить запах или вкус напитка, но все равно кивнула, и нам налили вино.

Мы начали с паштета и сухариков «мельба»[28]. На краю каждой тарелки лежали ломтики тонко нарезанного огурца. Из-за своего волнения я чувствовала себя особенно голодной. Питер наклонился ко мне поближе, говоря о содержимом музея, о том, как это удивительно – что помещение не нашли военные, хотя оно годами пряталось у них под носом. Он налил еще вина и зажег нам по сигарете. Кусочек моего сухарика соскочил с тарелки и улетел под стол, и я отхлебнула вина, чтобы скрыть смущение. Я рассказала ему об одном доме на юге Франции: я слышала, что к нему не притрагивались сотню лет, потому что владельцы умерли, а кто наследники – неизвестно. Его сокровища обнаружили только недавно.

– В Оксфорде вы занимались историей? – спросил Питер.

– Да, в Святом Хью.

– Вы в те времена никогда не сталкивались с Мэллори? Она училась в Святой Хильде.

– Что она изучала?

– Классическую литературу. Мы познакомились в «Сотбис». Просто смешно, что она со своим дипломом вынуждена была довольствоваться ролью секретарши, а я разве что английский в школе углубленно изучал и мог похвастаться соответствующей строчкой в аттестате – и все-таки тут же заполучил хорошую работу.

Я чуть не рассказала ему, что провела в Оксфорде меньше года, что в конце моего третьего семестра мать заболела и мне пришлось поехать домой за ней ухаживать. В тот раз она в конце концов выздоровела, но я так и не вернулась в университет.

– Не помню такого имени, – призналась я.

– Она была немного такая… синий чулок. Так ведь это называется? Полная противоположность Каре. В Мэллори меня привлекал ум, а что касается Кары, то тут все свелось к какому-то… Не знаю. – Казалось, он жалеет, что начал эту фразу. – Думаю, она мне просто нравилась… Но я все-таки жалею, что не учился в университете, – продолжил он после паузы. – Что у меня этого не было – обучения ради самого обучения. Я очень торопился – начать зарабатывать деньги, отправиться в Лондон, продвигаться вперед. А было бы неплохо проводить время так: немного поучишься, немного повеселишься. Мэллори мне рассказывает – рассказывала – всякие истории о том, какие у нее там бывали развлечения.

Похоже, он действительно сожалел, что все это упустил.

– Вы с ней по-прежнему иногда общаетесь?

– Да не так чтобы. Одно время я надеялся, что мы можем остаться друзьями, но это давалось слишком тяжело. Хотя мне очень не хватает нашей с ней дружбы. Все это, конечно, моя вина. Но расскажите, как вам-то жилось в Оксфорде? Наверное, весело было?

Но тут принесли бифштексы, и наша беседа прервалась. Официантка в черно-белой форме ложкой выкладывала из алюминиевых блюд морковь, зеленую фасоль, мягкий сыр с цветной капустой. Когда мы стали резать мясо и кровь потекла по овощам, Питер заметил:

– Жаль, что Кара вегетарианка.

– Вегетарианка? – переспросила я. – Но она же всегда готовит и курицу, и рыбу. – Я вовсю орудовала зазубренным ножом.

– Говяжья вегетарианка. – Он прожевал кусочек мяса. Зубы у него были идеально ровные. – И телячья. Она ничего такого не позволит иметь в доме. Вы наверняка заметили.

Я не знала, чего он хочет – чтобы я посмеялась или посочувствовала ей.

– Наша экономка делала очень вкусный суп с говяжьими голяшками, когда мы жили вместе с отцом, – поведала я и глотнула еще вина, чтобы запить мясо. По моим венам заструилась знакомая теплота и уверенность.


Рекомендуем почитать
ЖЖ Дмитрия Горчева (2001–2004)

Памяти Горчева. Оффлайн-копия ЖЖ dimkin.livejournal.com, 2001-2004 [16+].


Матрица Справедливости

«…Любое человеческое деяние можно разложить в вектор поступков и мотивов. Два фунта невежества, полмили честолюбия, побольше жадности… помножить на матрицу — давало, скажем, потерю овцы, неуважение отца и неурожайный год. В общем, от умножения поступков на матрицу получался вектор награды, или, чаще, наказания».


Варшава, Элохим!

«Варшава, Элохим!» – художественное исследование, в котором автор обращается к историческому ландшафту Второй мировой войны, чтобы разобраться в типологии и формах фанатичной ненависти, в археологии зла, а также в природе простой человеческой веры и любви. Роман о сопротивлении смерти и ее преодолении. Элохим – библейское нарицательное имя Всевышнего. Последними словами Христа на кресте были: «Элахи, Элахи, лама шабактани!» («Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил!»).


Марк, выходи!

В спальных районах российских городов раскинулись дворы с детскими площадками, дорожками, лавочками и парковками. Взрослые каждый день проходят здесь, спеша по своим серьезным делам. И вряд ли кто-то из них догадывается, что идут они по территории, которая кому-нибудь принадлежит. В любом дворе есть своя банда, которая этот двор держит. Нет, это не криминальные авторитеты и не скучающие по романтике 90-х обыватели. Это простые пацаны, подростки, которые постигают законы жизни. Они дружат и воюют, делят территорию и гоняют чужаков.


Матани

Детство – целый мир, который мы несем в своем сердце через всю жизнь. И в который никогда не сможем вернуться. Там, в волшебной вселенной Детства, небо и трава были совсем другого цвета. Там мама была такой молодой и счастливой, а бабушка пекла ароматные пироги и рассказывала удивительные сказки. Там каждая радость и каждая печаль были раз и навсегда, потому что – впервые. И глаза были широко открыты каждую секунду, с восторгом глядели вокруг. И душа была открыта нараспашку, и каждый новый знакомый – сразу друг.


Человек у руля

После развода родителей Лиззи, ее старшая сестра, младший брат и лабрадор Дебби вынуждены были перебраться из роскошного лондонского особняка в кривенький деревенский домик. Вокруг луга, просторы и красота, вот только соседи мрачно косятся, еду никто не готовит, стиральная машина взбунтовалась, а мама без продыху пишет пьесы. Лиззи и ее сестра, обеспокоенные, что рано или поздно их определят в детский дом, а маму оставят наедине с ее пьесами, решают взять заботу о будущем на себя. И прежде всего нужно определиться с «человеком у руля», а попросту с мужчиной в доме.