Горький апельсин - [47]
Некоторое время Питер тыкал в замочную скважину обрезками проволоки, а Кара за этим наблюдала. Разумеется, я давно могла бы пойти заняться чем-нибудь еще, но я знала: если уж они сумеют открыть эту дверь, мне нужно самой увидеть, что за ней, и убедиться, что мой непонятный страх не имеет под собой никаких разумных оснований.
Проведя десять минут на коленях, Питер поднялся и пнул дверь ногой. Я подумала, что сейчас она откроется, но не тут-то было. Он молча удалился и вскоре принес кувалду.
Встав боком к двери музея, он принял позицию поустойчивее и напрягся.
Я взглянула на Кару. На ее высунувшееся из-под платья голое плечо опустился лист. Я шагнула к ней, чтобы его смахнуть, но тут лист раскрыл свои зубчатые крылья, и явившаяся бабочка показала свои красные и черные отметинки. Глядя на ее суставчатые лапки, вцепившиеся в кожу Кары и подрагивающие крошечными движениями, чтобы удержать равновесие, я вдруг осознала насекомую природу этой штуки: ее помахивающие туда-сюда антенны, ее мохнатую грудку, ее пульсирующее брюшко, ее фасетчатый глаз, фиксирующий тысячу изображений меня. Она раскрыла ротовую впадинку, развернула хоботок и попробовала кожу Кары на вкус.
Питер взмахнул молотком, и бабочка, попавшая в вертикальный поток этого движения, тут же снялась с плеча Кары и взлетела вверх, беспорядочно шевеля ножками и подрагивая брюшком, словно куколка, которой она когда-то была.
– Как-то я не знаю насчет этого, – проговорила я, пока Питер прицеливался кувалдой.
– Фрэнсис? – Кара взяла меня под руку.
– Не подходите, – велел Питер, хотя мы обе не сдвинулись с места.
– Мы могли бы написать мистеру Либерману, спросить его про ключ, – заметила я.
– Фрэнсис? – повторила Кара с той же интонацией.
– Или послать ему телеграмму. Кара могла бы съездить в город на велосипеде. Правда, Кара?
– Ты можешь хоть секунду послушать?
Ее кисть сжимала мою руку сквозь блузку, щипала мою кожу. Я попыталась стряхнуть ее. Мне хотелось привлечь внимание Питера, а не Кары.
– Остановитесь! – крикнула я.
– Подожди, – сказала Кара. – Ты ничего не поняла в той моей истории, в том, что я тебе рассказала на стене.
Она говорила негромко. Питер крякнул, снова размахиваясь, заводя кувалду за спину и скручиваясь так, чтобы она ринулась вперед под действием собственного веса. Она ударилась в дверь под самым замком. Вокруг нас посыпались чешуйки старой краски и мертвые листья. В другом углу зазвенело разбитое стекло.
– Пожалуйста! – попросила я. – По-моему, лучше нам не надо.
Я шагнула к нему, но не встала между молотком и дверью. У меня не хватило на это смелости.
– Фрэн, – позвала Кара. Я повернулась и наконец сообразила: она хочет мне сказать что-то срочное. – Ты плохо слушала.
Я не понимала, что она имеет в виду. И она это явно чувствовала.
– Насчет ребенка. – Она произнесла это шепотом, хотя шептать было не обязательно – Питер не обращал на нас никакого внимания.
– Что такое? – Я пыталась осознать ее слова.
– Ты спрашивала, кто отец – Падди или нет.
Я не сразу вернулась мыслями к той истории и глянула на Питера, вспомнив ее рассказ о том, как он раздевал ее в машине после того, как она убежала под дождь.
– Нет, – произнесла она. – С Питером я тоже не спала. У этого ребенка не было отца.
– Что ты хочешь сказать? – Одним глазом я косилась на дверь музея. – Как это – не было отца?
– Никакого отца, – подтвердила она. – Я была девственницей.
Я смущенно рассмеялась: может, это очередная шутка, которую я не поняла?
– Ты должна мне поверить. – Казалось, она очень старается, чтобы я смотрела ей в лицо, чтобы я сосредоточилась на ее словах. – Мы же друзья, правда? Друзья же именно это и делают? Слушают и верят?
Я уже собиралась сказать, что в ее словах нет никакого смысла и что она явно ошибается, но тут Питер снова обрушил кувалду на дверь, и та на сей раз подалась – с металлическим скрежетом, с треском расщепленной древесины.
– Что вы сделали? – спрашивает Виктор.
Я устала. Я хочу, чтобы он ушел. Мне все они надоели.
– Мы вскрыли музей. – Я надеюсь, что это вынудит его заткнуться.
– Но после этого… что случилось дальше?
Он настойчив – что есть, то есть. И я знаю: он хочет чего-то такого, что сам считает правильным. Надо мне быть с ним подобрее.
– Как-то я читала одну научную статью на тему вины и… тяжести, – говорю я и делаю паузу. Подняв брови, он ждет, что я продолжу. Я уступаю – слетаю вниз со своего насеста старой-пташки-с-характером. – Насчет того, что вина – это большая тяжесть, которую трудно нести, понимаете?
– Бремя вины? – уточняет он.
– Именно так.
Хороший человек.
Участников исследования – американских и канадских студентов – спрашивали, ощущают ли они себя физически более тяжелыми после того, как подумают о каких-то неэтичных поступках. Меня не удивляет, что они это действительно ощущали. Я сейчас тяжелее, чем когда впервые встретилась с Виктором, хотя, если меня поставить на весы, я окажусь легче, теперь у меня воробьиные косточки, прибавьте к этому заостренное личико с носиком как клюв, мне только перьев не хватает. Но я не та почти сорокалетняя женщина, что жила в Линтонсе: при всей своей тяжеловесности она была слабовольная, ее легко было вести за собой. Теперь-то я знаю, что у всех у нас есть способность преображать себя.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Тревожные тексты автора, собранные воедино, которые есть, но которые постоянно уходили на седьмой план.
Автор, офицер запаса, в иронической форме, рассказывает, как главный герой, возможно, известный читателям по рассказам «Твокер», после всевозможных перипетий, вызванных распадом Союза, становится офицером внутренних войск РФ и, в должности командира батальона в 1995-96-х годах, попадает в командировку на Северный Кавказ. Действие романа происходит в 90-х годах прошлого века. Роман рассчитан на военную аудиторию. Эта книга для тех, кто служил в армии, служит в ней или только собирается.
Этот рассказ можно считать эпилогом романа «Эвакуатор», законченного ровно десять лет назад. По его героям автор продолжает ностальгировать и ничего не может с этим поделать.
«…Любое человеческое деяние можно разложить в вектор поступков и мотивов. Два фунта невежества, полмили честолюбия, побольше жадности… помножить на матрицу — давало, скажем, потерю овцы, неуважение отца и неурожайный год. В общем, от умножения поступков на матрицу получался вектор награды, или, чаще, наказания».