Горький апельсин - [40]

Так или иначе, в этом крошечном автомобильчике наш спор перерос во что-то такое мерзкое и ужасное, что я открыла дверцу и убежала. Просто удрала. Лил жуткий дождь. Питер двинулся за мной, но я не остановилась. Я услышала сквозь шум ливня, как он кричит: «Куда ты?» Но я все бежала. И на бегу я ему закричала: «В Италию!» Но вряд ли он меня услышал.

Я не понимала, где нахожусь. Когда мы катались и Питер доезжал до развилки или перекрестка, я всякий раз говорила «направо» или «налево» по настроению, так что под конец мне уже казалось, что мы заблудились в ирландской сельской глуши, но он всегда точно знал, в каком мы месте, и всегда мог отвезти меня прямиком домой. Но я выскочила из машины, совершенно не представляя, куда мы заехали. Была зима, стоял жуткий холод, и, хотя я упорно двигалась вперед, я насквозь промокла и продрогла – и вся тряслась. Но я все шла и шла. Я собиралась идти до тех пор, пока не свалюсь в канаву, и потом, на другой день, или на следующей неделе, или еще когда-нибудь, мой труп найдут, и все почувствуют свою вину – Питер, Изабель и Падди. Но я беспокоилась насчет Дермода: за ним кто-то должен был приглядывать. Так я брела целый час, уже стемнело, дождь не унимался. Наконец я увидела, что навстречу едет машина с включенными фарами. И поняла, что это зеленый спортивный автомобильчик, тот самый. Ну да, Питер рассердился на меня за то, что я убежала, но больше всего этот простофиля боялся, как бы я не простудилась и не умерла. Я так замерзла, что даже говорить не могла. Он достал из багажника то самое одеяло, усадил меня спереди и включил обогрев на полную, но я все равно тряслась, потому что продрогла до костей, и, честно говоря, я думала, что и правда могу помереть. Я попыталась снять мокрую одежду, но пальцы онемели и не слушались, так что Питеру пришлось самому меня раздевать, прося поднять то руки, то зад, и потом он завернул меня в одеяло и просто обнял. Это непросто было сделать – перегнувшись через ручной тормоз и рычаг передач, да еще с этими одноместными сиденьями. Я по-прежнему мерзла, но была уверена, что теперь-то он займется со мной любовью, ведь он уже видел меня без одежды, он сам меня раздевал. Но как только я перестала дрожать, он сразу отвез меня обратно в Килласпи, домой.

Глубоко вздохнув, она перевернулась на живот и положила голову на сложенные руки.

– Для тебя это не слишком личное, Фрэнсис? Пожалуйста, скажи, если это чересчур личное.

– Нет-нет, – ответила я. – Это ничего. Я хочу сказать – нормально.

На самом-то деле это было очень даже личное. Я никогда не задумывалась о том, как другие могут выглядеть под одеждой или какой сложной и запутанной может оказаться жизнь других – с виду такая простая и совершенная.

– Я-то ведь обожаю эти наши беседы, – призналась она.

* * *

Как-то в середине дня, после того как мы поели, попили и поспали под тутовым деревом, я повела Питера с Карой в усыпальницу. Мы взобрались на вершину башни и обозрели окрестности, но их больше интересовал нижний уровень, где располагались гробницы. Я показала им проломленные грудные клетки каменных жен.

– Две жены? – Кара внимательно изучала их лица. Мы захватили с собой свечи, и тени за нашей спиной растягивались и выгибались, когда мы двигались по комнате.

– Видимо, сначала одна, потом другая, – пояснила я. – Не одновременно.

– Нет, – сказала она, не отрывая от них глаз. – Конечно, не одновременно. У этой очень грустный вид. Интересно, это первая или вторая?

Нагнувшись к каменному лику, она поцеловала изваяние в губы, немного задержавшись в таком положении. Это действие показалось мне очень интимным, даже более личным, чем все, о чем она мне рассказывала, и я отвернулась, поймав взгляд Питера, стоявшего в другом конце зала. Он слегка пожал плечами, и его свеча померкла, когда он опустил руку в грудную полость другой женщины и заглянул внутрь: хирург, обследующий сердце.

– Что ты делаешь? – вскрикнула Кара. – Нельзя так делать.

Она подошла и потянула его за руку, но он не поддался.

– Ничего там нет, – объявил он. – Пусто.

По пути к дому Кара отстала от нас. Она брела, срывая верхушки травы и измельчая их между пальцами, мысли свои она держала при себе. Мы с Питером обсудили гизанты в склепе и пришли к выводу, что жен, видимо, похоронили вместе с их ювелирными украшениями и кто-то вскрыл им полость, чтобы добраться до этих штук. Я рассказала ему о надгробии Томаса Кьюэ в Саутуарке, выполненном в виде трупа, и мы поболтали о гробнице Алисы де ла Пол в оксфордширской церкви: вверху – ее роскошное изваяние, а внизу – простенькая скульптура, изображающая покойницу[22].

– Надо бы нам ее навестить, – предложил Питер. – Как-нибудь съездить туда. Принести ей дань уважения.

– Это было бы замечательно.

– Пожалуй, дотуда всего-то часа два езды.

– Я бы с радостью.

– Кстати об украшениях… – начал он.

– Как насчет завтра? – перебила я. – Или послезавтра?

Я так и представляла себе идеальное утро, проведенное вместе с Питером: осматриваем старинную церковь, потом легкий обед, а потом еще два часа обратной дороги, и я снова буду сидеть рядом с ним в машине.