Горькие травы - [61]

Широкорогая корова, шумно принюхиваясь, потянула к ним морду, глядя умными большими глазами. Дербачев почесал ей между рогов, и корова от удовольствия полуприкрыла глаза, показала зубы.

— Смотри, нравится ей.

— Ей кличка — Майка, — сказал Лобов. — Хорошая корова, отец породистый, холмогорский.

Дербачев отряхнул руку. Корова поглядела на людей и замычала.

— Корму просит. В корм молоком заливается.

— Ладно, Лобов. Пойдем поговорим где-нибудь. У меня дело к тебе.

На выходе из коровника Дмитрий разговаривал с доярками. Он взглянул на председателя, перевел взгляд на Дербачева, и Николай Гаврилович вдруг узнал его, останавливаясь, протянул руку:

— Простите, пожалуйста, кажется, Поляков с «Сельхозмаша»? Не ошибаюсь?

— Нет, товарищ Дербачев. Здравствуйте. Еще раз.

— Узнал вас по портрету с заводской Доски почета. Вы что здесь?

— В отпуске. Решил дядьку навестить, у меня мать родом отсюда.

Дмитрий замолчал, слегка смущенный и встревоженный, не понимая, почему Дербачев так пристально и внимательно его изучает.

— Слышал о вашей матери, сам ей обязан многим, Поляков. Очень рад знакомству. Позвоните как-нибудь, встретимся.

— Хорошо, товарищ Дербачев, буду рад.

Они попрощались. Степан Лобов из-за спины Дербачева подмигнул Полякову.

По двору, взбрыкивая, носился пегий теленок; вырвался откуда-то, и Холостова, рябенькая робкая доярка в телогрейке, с торчавшими на локтях клочьями грязной ваты, ходила за ним с ведром и, смешно оттопыривая губы, приманивала:

— Тпрусь, тпрусь, тпрусь! Белка — тпрусь, тпрусь! А-ах, окаянный, околеть тебе, все мои селезенки вымотал! Белка, Белочка! Бе-елочка! — чуть не пела она с тихой яростью. — Тпру-усенька! Тпру-усенька!

Дербачев посмотрел, послушал и засмеялся. За ним заулыбались все, кроме Лобова. Молодая, пышнощекая Тоська Лабода, рисуясь перед начальством и перед Дмитрием, показывая свою ловкость и умение, направилась к пожилой женщине, взяла у нее ведро и стала ловко подбираться к теленку, широко расставившему передние ноги, опустившему голову и выжидающе слушающему новый ласковый голос. В тот самый момент, когда теленок сунул морду в пустое ведро, Тоська не удержалась, победно оглянулась. Почуяв обман, теленок резко мотнул головой и взбрыкнул. Ведро полетело в одну сторону, доярка тяжело осела на плотно утоптанный снег, а теленок вскачь унесся в другой конец двора.

Холостова, в рваном ватнике, упершись руками в бока, неожиданно пронзительно, с удовольствием засмеялась, и все смеялись. Дербачев тоже.

План сельскохозяйственных угодий «Зеленой Поляны», составленный уже после укрупнения колхозов, лежал на столе перед Дербачевым. В кабинете председателя хорошо натоплено, и Николай Гаврилович уже давно хотел есть, еще больше ему хотелось крепкого горячего чая.

Время обеда наступило и прошло. Степан Лобов тоже хотел есть, но ему не в первый раз забывать в делах об обеде. Он и сейчас забыл. Интересный разговор захватил целиком. Лобов начинал присматриваться к секретарю обкома внимательнее, он почувствовал в Дербачеве нечто другое, отличавшее его от множества остальных наезжавших время от времени в колхоз начальников, и районных и областных. Лобов понял, что для Дербачева разговор этот не просто формальность, разговор по обязанности, он увидел искреннее желание разобраться, помочь и что-то сделать.

Лобов перестал обдумывать, что можно сказать и чего нельзя, и разговор пошел свободнее. Дербачев забыл о стакане чая, о городе, о других делах, которых у него было великое множество, за них волей-неволей всегда приходилось браться.

Они разговаривали вдвоем: Лобов приказал счетоводу никого к себе не пускать. Время от времени за дверью голоса усиливались.

— Так, так, — ронял Дербачев, глядя на план и внимательно вдумываясь в слова председателя. — Понимаю. Из четырех с половиной тысяч пашни фактически пустует треть, вторая треть занята убыточными культурами, вроде кок-сагыза, тимофеевки. Только треть земли приносит как-то пользу, хотя бы оправдывает затраты. Так?

— Примерно, Николай Гаврилович. Конечно, культуру надо подбирать выгодную. Да вот земля-то перестает родить. Выгодная культура, она и берет много. По супеси да глине не пустишь выгодную.

— Скажи, Лобов, отчего все это происходит? Земля должна приносить доход, иначе какой смысл в ней копаться?

— Никакого, если бы не кормила. А происходит от разного. — Степан Лобов опять сжал губы и усмехнулся. Потом прямо взглянул на Дербачева. — Знаете, Николай Гаврилович, мне все равно, я скажу. Только ведь вы сами знаете, а?

— Хочу услышать твое мнение, Степан Иванович. Ты — мужик, хозяин. Говори, как бы жене говорил.

— Жене-то я не скажу, а вам скажу. Самое главное, товарищ секретарь, развязать мужику руки. Вот вам мое

мнение. Со связанными руками много не сделаешь, тут уж, извиняйте, ничего не получится, говори сколько хочешь. Дух крестьянский, земляной, возродить нужно, Николай Гаврилович… Отчего у нас все дальние сенокосы по Острице неубранными остались? Оттого, что никого не заставишь — получать нечего. Человек не захочет, он тебе сотни причин найдет. А могло бы скоту больше быть, опять же навоз. Все одно с другим сцепляется, как шестеренка.