Горькая соль войны - [32]

И они пьяно хвастались несовершенными подвигами, вспоминали убитых товарищей — мертвых всегда легче вспоминать, ведь им не в чем завидовать. Что ни говори, а жизнь остается жизнью, даже если ты по ней шествуешь без рук или ног.

Они казались неистребимым укором всем оставшимся целыми. Может, именно поэтому военные охотно кидали им смятые серые сотни, может, потому им наливали в грязные, залапанные стаканы фронтовые сто граммов, может, потому их подкармливали сердобольные старухи дымящейся вареной картошкой, на которой зеленел налипший укроп.

И вдруг они исчезли.

Разное говорили. Говорили, что все они были изъяты из обращения милицией по прямому указанию вождя. Дальше обычно следовали две версии: одна — добрая — говорила о том, что все они были отправлены в специальные дома для инвалидов, где за бывшими солдатами, чьими руками и ногами была выиграна победа в кровавой войне, ухаживали врачи и заботились медсестры. Вторая — злая и беспощадная — рассказывала о том, что однажды все эти инвалиды были собраны вместе и деловито расстреляны в яру, чтобы своим внешним видом не оскорбляли человеческого достоинства, ведь человек Страны Советов должен быть красив и здоров, как физкультурники, идущие по Красной площади столицы.

Кто был прав в этих рассказах, я не знаю, но очень хочется думать о людях хорошо.

Кто не слыхал с коек горестных стонов,

Кто не смотрел смерти прямо в глаза,

Тот удивится, увидев нас пьяными,

Но так смеяться не сможет никогда…

Если это не крик человеческой души, значит, я не понимаю, что такое — человеческая душа.

След червя

Он попал в плен под Харьковом.

Лагеря. Голод. Вербовщики. Разведшкола.

Одноразовые шпионы — их забрасывали в тыл для выполнения конкретной задачи в интересах рейха. Их учили приемам агентурного наблюдения, обучали закладывать взрывчатку, убивать различными способами. Возвращение рассматривалось как удача — на нее не рассчитывали, советская контрразведка работала слишком успешно, чтобы удача улыбалась наспех подготовленным дилетантам.

В разведшколе ему были оформлены документы на фамилию Ландышев.

Оказавшись в Ростове и ожидая заброски, он быстро сообразил, что его целью будет Сталинград. Сталинград так Сталинград! С городом он был знаком, Ландышев побывал там несколько раз до войны.

Выброска прошла ночью в заволжских степях. Немцы ждали от него работы, но у самого Ландышева на этот счет было свое мнение. Пистолет он утопил сразу, рацию стало жалко — сверкающий никелем и эбонитом «Блаупункт» был слишком красив, и Ландышев закопал его в тайнике вместе с пачками купюр, полученных от немцев.

После этого он совершил кражу. Совершил так, чтобы попасть в милицию. Паспорт оказался фальшивым, это выяснилось довольно быстро, и тогда он назвался Ветровым. Получив три года, Ландышев-Ветров отправился на лесоповал. Воевать на какой-либо стороне в его планы не входило, в новой жизни роль уголовника ему подходила ближе, эта роль давала возможность дожить до конца войны без опасения встретиться с кем-нибудь из бывших сослуживцев, которые знали, что с ним случилось под Харьковом.

Освободившись из лагеря после войны, Ландышев-Ветров на деньги немцев купил домик в Рабочем поселке, перенес на чердак передатчик и зажил обычной жизнью обывателя. Удавалось это недолго — каким-то образом послевоенные западные немцы нашли его и направили на связь с нерадивым агентом своего резидента, который разложил перед беглецом подписку о сотрудничестве, фотографии Ландышева-Ветрова в немецкой форме, пусть и без знаков различия, и деньги, которыми намеревался увлечь воображение собеседника.

Деньги Ландышеву пригодились, а резидент нашел вечное успокоение у глухого забора рядом с деревянным туалетом.

Из осторожности Ландышев вновь сел по пустяковой краже, оставив хозяйничать в доме сожительницу. И все было бы хорошо, они бы прожили спокойную жизнь, ведь сожительнице Ландышев нравился своей хозяйственностью и серьезным отношением к жизни. Оказалось — не судьба. В начале семидесятых в их жизнь вмешался случай — началась паспортизация. На Ландышева насели крепко, а он уже был староват для того, чтобы соперничать с органами. Сообразив, что от него не отстанут, Ландышев пил всю ночь, взвешивая последствия своего очевидного шага, а утром, собрав вещмешок, оставшийся от военного времени, и уложив в большую хозяйственную сумку немецкую рацию, явился в Волжское отделение КГБ с повинной.

Рассчитал он все точно — за прошлое его никто судить не стал, даже убийство резидента ему никто не ставил в вину, то ли за давностью лет, то ли по принципу «мертвый враг лучше живого». Он получил новый паспорт на свою подлинную фамилию и вернулся в дом, где его ожидала сожительница.

Теперь, на склоне лет, он получил возможность дышать свободно, не опасаться стука в дверь и не бояться визитов из-за кордона.

У него хороший дом. Сожительница высаживает розы и торгует цветами на рынке. Денег им на двоих хватает.

Иногда по ночам его посещают тревожные и грустные мысли. Детей у него нет, мать давно уже умерла в Челябинске, сожительница взрослела в детском доме, поэтому Ландышеву-Ветрову обидно, что добротный дом, который он столько лет строил да достраивал своими руками, после их смерти отойдет государству.