Горькая соль войны - [2]

Витька Быченко жил около пятой школы, где военные устроили госпиталь. В подвале школы поселились гражданские. Однажды бомбы немцев попали в школу. Обвалилась стена, а из школы всю ночь грузовыми машинами вывозили трупы. Говорили, что там погибло несколько сот человек.

Но больше всего немцы бомбили завод. Витька с ребятами перелазили через заводской забор. Территория завода была в свежих ямах, которые засыпали рабочие в спецовках.

Однажды, когда немцы прилетели в очередной раз, Витька залез на крышу, чтобы увидеть, где упадут бомбы.

На нефтесиндикате бушевал пожар.

— Айда, посмотрим, пацаны! — сказал Витька.

Мальчишки побежали к Волге и увидели, как из нефтяных баков в Волгу стекает огненная река. Зрелище было страшным и завораживающим — пылающие нефть и бензин смешивались с речной водой, но пожар не затухал, а огненными пятнами разбегался по воде. Казалось, что горит вода.

Среди пламени метались юркие речные «трамвайчики», которые эвакуировали на левый берег городское население. За ними гонялись немецкие самолеты, прицельно расстреливая суденышки.

С реки доносились крики людей и детский плач.

Война приходила в город. Завораживающая души мечтающих о подвигах пацанов, она несла горе в сталинградские семьи. Сталинградская детвора воспитывалась на «Чапаеве» и готова была мчаться на пулеметы врага. Им снились Испания и Халхин-Гол. Дети не понимали, что истинной потребностью нормального человека является мир.

Для того чтобы осознать это, потребовалось всего несколько месяцев взросления. Человек на войне взрослеет стремительно, война учит человека любить и ненавидеть и делает это значительно лучше, чем мирное время.

Тоска любви

В мае сорок второго Зоя Сорокина впервые в жизни пошла на танцы.

Ей шел семнадцатый год, а вокруг, несмотря на войну, бушевала жизнь, и в городском саду, неподалеку от зоопарка, играл духовой оркестр. И еще там ходили разные интересные люди, и красные командиры, которые приходили в себя от боевых ранений в сталинградских госпиталях. Они щеголяли по тенистым аллеям в парадных кителях, а кто постарше, те с азартом резались в бильярд, которым заведовал седенький маркер, уважительно называемый по отчеству — Михалыч.

Из бильярдной доносились азартные возгласы, девчата с Дар-горы и Балкан смешливо и задорно поглядывали на молодых и симпатичных командиров, а значит, жизнь продолжалась несмотря ни на что. Из зоопарка доносилось рычание тигров и трубный призывный крик слонихи. И это тоже надо было понимать — весна.

В кинотеатре «Север» показывали кинофильм «Процесс о трех миллионах» с новостями. Новости, разумеется, были о войне. О войне и людях. И еще показали счастливую довоенную жизнь и пляж на Бакалде, и пойманного трехметрового сома, который был величиной с рыбацкий баркас. После просмотра люди выходили задумчивые и печальные.

На танцплощадке играл джаз-банд. Там танцевали под «Рио-Риту» и «Амурские волны», там кипением водоворотов ситцевых, крепдешиновых, сатиновых платьев плясала взрослая жизнь, в которую с осторожным любопытством заглянула Зоя.

И сразу же к ней подошел молоденький летчик с малиновым от волнения лицом, но очень симпатичный. Русоволосый и голубоглазый, с неловкими движениями и стеснительным выражением на напряженном лице, он походил на актера Игоря Ильинского.

— Разрешите? — сказал он.

А Зоя от волнения только кивнула, а сказать ничего не сказала — боялась, что голос у нее сел.

И они закружились в вальсе под взглядами Зойкиных подруг, с которыми она пришла на эти танцы. От летчика пахло кожаной портупеей и мужским одеколоном «Шипр». Этот запах Зоя знала, у нее отец по утрам после бритья обязательно протирал подбородок и щеки «Шипром».

— Меня зовут Тимур, — сказал летчик.

Зоя зарделась и так тихо назвала себя, что летчику пришлось ее переспрашивать, целых два раза переспрашивать, отчего Зоя окончательно смутилась и впала в бессознательное состояние, когда ты вроде вот вся здесь, а все равно как и нет тебя — только тело бесплотное в неумелых чужих руках кружится в такт звукам вальса.

А потом они гуляли по городу. Летчик купил Зое мороженое, и они стояли на набережной и смотрели на дебаркадеры и на огоньки за Волгой, где среди дубов и ветел прятался Госпитомник.

Тимур проводил ее домой, у калитки они долго стояли, болтая о разных ничего не значащих мелочах, а Зоя до дрожи в коленях, до сладкой пустоты под ложечкой думала — поцелует он ее или нет. Но Тимур ее не поцеловал и при прощании лишь четко вскинул руку к козырьку фуражки, еще не понимая, как сейчас пойдет прочь и будет мучиться от своей нерешительности, от своей глупой робости. Известно ведь, что война ускоряет все жизненные процессы в десятки раз.

Он уходил — высокий, стройный, а Зоя смотрела ему вслед, и все в ней пело, она была счастлива сейчас, ведь, уходя, он спросил ее:

— А когда вы будете в горсаду?

— А вы хотите меня увидеть? — кокетливо прищурилась Зоя.

— Очень, — признался Тимур.

Жаль, что он ее не поцеловал!

— Дура! — сказала мать. — Дура! Дура! Он же летчик, ему воевать завтра. Сколько наших летчиков гибнет?

— Типун вам на язык, мама! — дерзко сказала Зоя. — А лучше — два типуна, чтобы с каждой стороны!