Горькая брусника - [11]

– Ты не сказала, что за человек Веденин?

– Честно ответить?

– Желательно честно. – Я не могла поймать её взгляд. Оля всё время отводила глаза или смотрела в пол.

Две долгие минуты она теребила пуговицы на белоснежном халате. Потом решилась:

– Не знаю, как твоя сестра общалась с ним столько лет. Он был мерзким человеком, я любила и ненавидела его одновременно. Я не знала, что он несвободен. Вадим умеет преподнести себя… Что говорить в свое оправдание? Потеряла голову, не хотела видеть его подлости. Только у него я оказалась не одна. Узнала от твоей сестры. Полгода назад она пришла в клинику и высмеяла меня. Так обидно вдруг понять, что ты всего лишь временное развлечение. Пыталась поговорить с Ведениным.

Он отмахнулся: «У меня всё бабы временные».

Что я тогда пережила… Его смерть застала меня врасплох. Думала: уже перегорело, ан нет… Так тяжело. – Оля вздохнула и на гладком лбу прорезалась морщинка. – Он не стоит того…а вот тут болит. Глупое. Глупое сердце…– Девушка дотронулась до груди.

– Вадим гад и изменщик это я поняла, а какой он работник? – пыталась я получить от Ольги вразумительный ответ.

– Хороший хирург, но плохой товарищ. Не брезговал капать начальству на коллег. К креслу заведующего отделением рвался, как сумасшедший. Подставил главврача, но всё делал интеллигентно с улыбочкой, не подкопаешься. Когда одну из наших медсестер привлекли за воровство наркотических лекарств, он первый потребовал её уволить и отдать под суд. А я видела: Вадим часто шушукался с ней на лестнице. Я дура ревновала его к ней. Теперь подозреваю, он тоже замешан в краже. В общем, гнида наш Вадим Альбертович. Я себя простить не могу: всё осознавала, но если бы поманил, побежала. – Оля не удержалась и залилась слезами.

– Мне пора, – пробормотала я, испытывая неловкость: чувствовала себя так, будто заглянула в замочную скважину и подсмотрела чужую жизнь.

Девушка не обратила на мои слова никакого внимания. Я поднялась и тихо вышла из комнаты.

Только покинув здание хирургии, вдохнула полной грудью. В больнице мне казалось, что дышу безвкусным стерильным воздухом.

Мог Веденин купить квартиру Алёне? Где взял деньги? Вряд ли в больнице можно украсть много наркотиков… так мелочёвка. Что же получается в итоге: Вадим сгорел, сестра утонула. Могут ли эти смерти, связаны между собой? Скорее всего, нет. Или все-таки да? Я размышляла, стоя на ступеньках клиники. Между деревьев мелькнула громадная обезьяноподобная фигура Джанибека. Охраняет! Невольно поискала глазами лысину Колобка. Нет. Ну, так несерьёзно. Одного охранника для такой персоны как я, маловато

***

Я вернулась в дом, где жила Алёна. Поднимаясь по лестнице, увидела: из соседней квартиры на лестничную площадку выталкивают огромный древний шкаф. Пришлось сойти вниз и ждать, когда соседи с помощью грузчиков спустят во двор это жуткое произведение столярного искусства.

Эпопея с перемещением шкафа-чудовища затянулась. Я сбегала в магазин и купила булочку с кефиром. С этим нехитрым обедом уселась на лавочку у подъезда.

– Ты, чья будешь? – полюбопытствовала бабуля, сидящая на соседней лавочке.

– Зима, – представилась я любознательной старушке.

– Лето уже, какая тебе зима, – изумилась она.

– Зима – моя фамилия, – пояснила я собеседнице. – В квартире двенадцать живет моя сестра. «Или жила», – подумала я про себя.

– Белобрысая вертихвостка, – сердито буркнула бабуля. – Там раньше Ерёмины проживали. Дед заболел и попал в больницу. У них с Митревной детей не имелось – помочь старикам было некому. Вот и продала Маша квартиру твоей сестре аферистке, чтобы собрать деньги деду на операцию. Только он всё равно помер, а Маше на старости лет пришлось переехать в хутор Прикубанский. Оставшихся денег едва хватило на хату в этом богом забытом месте. Ничего отольются кошке мышкины слёзки, – зло добавила пожилая женщина.

– Уже отлились, – пробурчала я. Кефир показался мне горьким, булка застревала в горле, – она утонула в реке.

– Ах ты, Господи! Прости меня девонька, ты ж ни при чем. Видишь, как быстро он наказал за грехи…

– Послушайте, – возмутилась я. – Алёна только купила квартиру, не она брала деньги за операцию. – Булку я засунула в пакет. Упаковку с недопитым кефиром отправила в урну.

Бабка уставилась на меня выцветшими голубыми глазами. Подбородок старухи мелко дрожал, морщинистое лицо перекосилось от гнева.

– Не она, а её дружок Вадим! Деда положили в отделение, где он работал. Хирург, – женщина покачала головой, – креста на нем нет. Знал, что старик умирает, но на чужое добро позарился. Оттяпал квартиру стервец.

Я похолодела, на душе сделалось мерзко.

– Извините, – выдавила я из себя и поплелась в подъезд.

Шкаф-чудовище уже громоздился возле входной двери дома, освободив мне путь наверх. Возле квартиры Алёны я упала, зацепившись ногой за сдвинутый с места толстый резиновый коврик. Бедная моя голова приложилась о дверную коробку так, что искры посыпались из глаз.

«Будет синяк», – расстроилась я и потерла ушибленный лоб.

Нагнувшись, стала поправлять коврик. Не тут-то было! Тяжелый уродливый коврик не хотел укладываться ровно.