Горизонты - [18]

Зебра отвела взгляд, постукивая копытами по древку гарпуна.

— Возможно. Может быть. Позже. После того, как будет разрушен город. Когда вернётся Дева… если она вернётся… в чём нас всё время уверяет Легат. Но нужно учитывать и Предвестников. Сотни хорошо вооружённых, сытых, организованных пони. Они стоят лагерем неподалёку и ждут. Наблюдают. Выбирают момент для атаки! Пока они там, мы не можем уйти. Только не сейчас, когда мы так близки к уничтожению этого нечестивого места.

— И по мере того, как растёт число Предвестников, прибывают и новые Дети Койотла, — заметил Лансер.

Кобыла поморщилась.

— Если б я могла, я взяла бы Тыкалку и покинула это место. Я так жажду снова слушать, как морские волны разбиваются о скалистые берега. Выслеживать акул вдоль рифов и отмелей. Этот дождь… этот нескончаемый шторм… это не правильно. Но если я попытаюсь сбежать…

Лансер провёл копытом по шрамам на своём лице.

— Я знаю.

— Ты зовёшь своё копьё «Тыкалка»? — с любопытством спросила Маджина и четыре пары глаз уставились на кобылку. Адама залилась краской и прижала гарпун поближе к себе. Маджина же ухмыльнулась и помахала духовой трубкой. — А это Мистер Засоня. Потому что он укладывает всех спать.

Адама чуть расслабилась и несмело улыбнулась.

— Вы кажетесь… счастливее… будучи проклятыми, Импалии, — сказала она, глядя на троих зебр.

— Иногда, когда ты знаешь, что хорошенько проклят, это огромное облегчение, — ответил Лансер с усталой улыбкой. — Как говорит моя мать. Иногда это ещё большой вопрос, кто проклят, а кто нет.

— Погодите! — Мадижна переводила взгляд с Лансера на Адаму. — Кто такой Импалии?

— Это его имя, — ответила Секаши. — Лансер — это прозвище его отца.

— Значит… Лансер… Тыкалка… Импалии… Адама… — бормотала Маджина, постукивая себя по подбородку, прежде чем её изумрудные глаза широко распахнулись. — Погодите. Между вами двумя что-то есть?

Лансер и Адама немедленно покраснели и Маджина расплылась в улыбке.

— Ну, я же не всегда был на миссиях, — буркнул Лансер, защищаясь.

— Не всё время? — возразила Адама и вдруг, шагнув ближе, зебра обвила его ногой за шею и притянула к себе. — Мне было так грустно, когда тебя изгнали, — призналась она и решительно прижалась губами к его губам, от чего суровый воитель зарделся пуще прежнего. Хаприка прикрыла лицо Маджины крылом, но юная зебра раздвинула потрёпанные перья и всё равно подглядывала.

Когда они наконец оторвались друг от друга, кобылка уже не могла себя сдерживать.

— Адама и Импалии на дереве сидели, и ЦЕ-ЛО-ВА…[6] — начала петь Маджина. Внезапно в лагере раздался крик и на Л.У.М.-е быстро задвигались красные метки. — Ой-ой, — кобылка прикрыла рот копытом.

Лансер, выглядящий так, будто отчасти даже рад нападению, отстранился от Адамы и сосредоточил внимание на лагере и его охранниках, которые с криками уже мчались к ним.

— Я не стану просить тебя предавать себя, Адама. Моя сестра усыпит тебя, — резко бросил Лансер, поднимая винтовку.

— Нет. Как ты и сказал, — отозвалась она, взвешивая в копытах гарпун, — пришло время действовать.

— Хаприка, будь готова унести пленных в безопасное место, — приказал Лансер, беря на прицел приближающихся Детей Койотла. — Адама, если мы переживём это, у моей матери есть… теория… на счёт Легата. Ты должна её услышать, — проговорил он с огромным отвращением, чувствуя, как внутри всё сжимается. — Если можешь, не убивай никого кроме Выродков, — сказал он зебре с гарпуном, затем повернулся к своим спутницам.

— Маджина. Мама. Прокрадитесь в лагерь и освободите пленных.

Маджина кивнула, но затем нахмурилась, взглянув на мать.

— Но как же твоя история, мама? — спросила она, тщательно обозначая губами каждое слово.

— Терпение, любовь моя. Есть время рассказывать истории, а есть время жить их, — ответила Секаши. Начавшейся в лесу перестрелке, небеса ответили раскатами грома.

* * *

Это был город искусственности. Город-артефакт. Повсюду были разбросаны останки когда-то живших здесь пони. Если вода не размывала их и не уносила прочь, они сохранялись. Отсыревшая одежда кучами лежала на улицах, словно огромная коллекция грязного белья. Капли дождя поблёскивали на линзах брошенных очков. Искусственные зубы застыли в вечном окостеневшем оскале. От подков к водостокам и канализациям медленно ползли ржавые ручейки. Осиротевшие игрушки и куклы ждали жеребят, которые больше никогда не поиграют с ними.

Так много и в то же время так мало. Рулоны праздничных лент, лежащие на стойках закрытых магазинов. Великолепные украшения поблёскивающие на бархатных подушках. Слитки золота и мешки битов покоящиеся в отсыревших хранилищах. Множество полок с книгами и журналами, которые никогда не будут прочитаны. Бесчисленные ценности, веками лежащие мёртвым грузом в забвении.

Даже частицы Пустоши, что вторгались сюда, скоро пропитывались ощущением застоя. Куски зданий, разбитые небесные повозки, кучи одежды рейдеров и мусорщиков… все были равны в этом городе. Даже огромный дирижабль, вертикально вклинившийся между двумя небоскрёбами так, что его носовая часть нависла всего в нескольких метрах над растрескавшимся асфальтом, выглядел так, будто застрял здесь не месяц, а столетия назад. Лишь выбивающаяся из общей картины красная струйка, медленно стекавшая с его борта, доказывала обратное.