Горизонты - [55]

Уже спешат ручьи,

Я спрашиваю, вы чьи?

— А мы ничьи, —

В ответ гремят ручьи.

Плывут, шуршат снега.

Я спрашиваю — куда?

— Спешим мы все туда,

Где вешняя вода.

На другой день я показал Грише блокнотик со стихотворением. Он прочитал, одобрительно кивнул головой. Посоветовал:

— А ты отдай Синичке.

И опять в стенгазете появился со стихами Фаддей-Грамотей. И опять все гадали: кто да кто написал? Даже вездесущий Серега Бахтияр не мог разгадать. Знали об этом только мы с Гришей. Но мы умели хранить тайну.

— Завтра я принесу книжечку интересную, — как-то сказал мне Гриша и на следующий день принес тоненькую книжку о стихосложении.

Оставшись после уроков в классе одни, мы долго разбирались в ямбах и хореях, но так и не могли определить, как написаны мои «Ручьи». На следующий день я подошел к учителю и спросил его о ямбе. Он удивленно взглянул на меня и сухо ответил, что это не к спеху, время дойдет и до ямбов с хореями.

Вскоре и снег ушел от нас. Даже в лесу его не осталось. Напротив школы красовалась большая сосновая роща, когда-то посаженная местным лесничим. В роще стояла сушилка, где хранились сосновые шишки. Мы с Гришей частенько на большой перемене бегали в эту рощу к сушилке. Нам некогда было ждать, когда объяснит Валентин Валерьянович, что такое ямбы и хореи. Мы пока обходились без них и каждый день что-нибудь рифмовали.

Я, прочитав стихи Демьяна Бедного, за короткое время исписал целую тетрадку.

А Валентин Валерьянович все еще не спешил рассказывать о ямбах и хореях. Да так и не рассказал…

12

Илья Фомич, однако, порядочно же нам дал заданий на лето. Надо вести дневник наблюдений за природой, каждый день отмечать, какая стоит погода. И не просто отмечать, а по-научному вести записи: и какое направление ветра, и атмосферные осадки какие, и фенологические явления, и сельскохозяйственные работы… Это было по-своему интересно. А потом каждый из нас должен был приготовить гербарий, собрать экземпляры цветов с полей и лугов. Не все подряд собирать, а по выбору. В этом деле тоже уменье должно быть. И еще самое важное задание — это лекарственные травы. Я даже обрадовался: «А ромашки-то сколько у нас на угоре! Корзинами таскай в аптеку…»

— Если, ребятки, не все гладко станет получаться, не огорчайтесь, осенью разберемся, — сказал в заключение учитель.

Я с большим желанием, взялся за дело. Разве же можно не выполнить задания Ильи Фомича?

Для наблюдения за природой завел специальную тетрадь. На обложке нарисовал двухпалубный пассажирский пароход «Ем. Пугачев». Готовя гербарий, я обегал все ближайшие, поля и луга и каких только цветов не насобирал. Каждый цветок, как и советовал учитель, подсушил. Для этого использовал старую церковную книгу, в которой я когда-то пририсовывал святым рожки и хвостики. Цветы я клал между страниц, аккуратно расправляя лепестки. Потом, когда растения подсохли, за стебельки осторожно прикрепил их нитками на толстую бумагу, которую дал мне дядя Леня. И получилось очень хорошо. Цветы на бумаге выглядели как живые! Даже Коля Бессолов не раз приходил посмотреть.

Летом дома всегда было хорошо. Особенно любил я сенокос. Теперь уж мне поручали более серьезные дела. Я взялся за косу и, хотя на ладонях в первый же час работы появились мозоли, не бросал косить, не жаловался.

— Ниже нагибайся, — советовала мать. — Ты не старичок, спина-то молоденькая. Легче будет…

— Руками возле самой земли норови, — говорил и отчим. — Смотри-ка, — и он, взяв из моих рук косу, показывал, как надо «норовить».

Я смотрел и удивлялся его ловкости — из-под косы целыми ворохами, шурша, отлетала в сторону трава.

— Вот как надо, вот!.. — с каждым взмахом косы выдыхал он.

Я снова взял из его рук косу и старался делать так же, но вскоре устал, остановился.

— Выдохся? Это с непривычки. В каждом деле навык должен быть. Дай-ка я еще покажу.

И опять из-под косы в сторону полетели копны сочной, духмяной травы.

— Стой! Смотри-ка! — отчим склонился и поднял с земли желтый комочек. — Вот тебе и находка. Пососи-ка… медуница накопила.

И верно, мед ведь!..

— Просидел бы дома, чего увидел? А тут, смотри, сколько удовольствия, — отозвалась мать.

Особенно я любил, когда мы ставили на лугу стога. Отчим в тот год начал меня за главного ставить на вершение.

— Ты, Серега, хуже вершишь стог, — как-то сказал он соседу. — У меня парень вон как в прошлый год хорошо сметал, все сено в дело пошло. Теперь никому больше не дозволю…

Стоять на стогу, конечно, надо умеючи. Надо все время ходить по стогу и проверять его, услышишь ногами провал — загружай скорей. Отчим, бывало, кидает на вилах пласты сена, а я принимаю их граблями и распределяю, какой пласт куда. А когда он сядет в сторонку отдохнуть и закурит, я лягу на сено, как на зеленый пуховик, и мечтательно устремлюсь взглядом в бездонное голубое небо. По небу плывут легкие июньские облака. Я пытаюсь разгадать их. Каждое облачко само по себе, то оно похоже своими очертаниями на нашу школу, то на голубого гривастого коня… Как-то я увидел в небе подобие собаки. Облако плыло, мордочка все лучше вырисовывалась. И хвостик — колечком… Как Урчал наш… Ведь верно, он. Я сказал об этом отчиму. Он поглядел на небо и спокойно ответил: