Горизонтальная страна - [3]

вчерашний, зажравшийся, пышный

и бешеный палеолит.

Уставишься втеодолит

урвавсреди ночикусочек —

ондышитбуш уетклокочет

клокочетбу шуеткипит

…мы ждем на седьмых скоростях…

…в баранку вцепившись ногтями…

…и вдруг отключается память…

…на чьих-то тяжелых костях…

Я вздрогну и спрыгну с коня,

и гляну на правую руку,

когда, улыбаясь, как сука,

ОПРИЧНИК ПОЙДЕТ НА МЕНЯ.

«На Бога, погруженного в материю…»

В. Д.

На Бога, погруженного в материю,

действует выталкивающая сила,

равная крику зарезанных младенцев.

Хокку

Я окна открыл.

Пусть ветер гуляет по комнатам,

как центробежный насос.

Хокку

Жаркий полдень.

Бутылку вина

ворую в универсаме.

«Зачем ты рискуешь магазином и душистой папироской…»

Зачем ты рискуешь магазином и душистой папироской,

искришь на солнце, как голубая вожжа,

остришь, как на точильном круге стальная полоска,

приближающаяся по форме к форме стального ножа?

Зачем ты заигрываешь с большевиками?

Как собака обнюхивает забор, обнюхиваешь тибетский гороскоп.

Руки свои, вцепившиеся в ворот рубашки,

отрываешь другими своими руками,

заглядываешь в револьверное дуло,

как в калейдоскоп.

Уже доказана теорема Эйлера.

Поверхностное натяжение стягивает пространство

в холерные бунты,

складывается складками на мундире ефрейтора.

Втыкаются в кладбище пикирующие кресты.

И тебе не спится в астральных твоих сферах,

потому что совесть — это не вектор, а перпендикуляр,

восставленный к вектору…

И тебя притягивает «Елисеевский»,

гостиница «Советская» — бывший ресторан «Яр».

«И рация во сне, и греки в Фермопилах…»

И рация во сне, и греки в Фермопилах,

подробный пересказ, помноженный кнутом,

в винительных кустах,

в сомнительных стропилах,

в снежинке за окном.

Так трескается лед, смерзаются и длятся

охапки хвороста и вертикальные углы —

в компасе не живут, и у Декарта злятся,

летят из-под пилы…

Дума

(ненидерландские пословицы)

Лимон — сейсмограф солнечной системы.

Поля в припадке бешеной клубники.

Дрожит пчела, пробитая навылет,

и яблоко осеннее кислит.

Свет отдыхает в глубине дилеммы,

через скакалку прыгает на стыке

валентных связей, сбитых на коленках,

и со стыда, как бабочка, горит.

И по сварному шву инвариантов

пчела бредет в гремящей стратосфере,

завязывает бантиком пространство,

на вход и выход ставит часовых.

Она на вкус разводит дуэлянтов,

косит в арифметическом примере

и взадпятки не сходится с ответом,

копя остаток в кольцах поршневых.

Она нектаром смазана и маслом.

Ее ни дождь не сносит и ни ветер.

Она в бутылку лезет без бутылки

и раскрывает ножик без ножа.

И с головой в критическую массу

она уходит, складывая веер,

она берет копилку из копилки,

с ежом петлю готовит на ужа.

И на боку в Декартовой модели

лежит на полосатеньком матрасе,

она не ставит крестик или нолик,

но крест и ноль рисует на траве.

Она семь тел выстраивает в теле,

ее каркас подвешен на каркасе,

и роль ее — ни шарик и ни ролик,

ей можно кол тесать на голове.

Она не может сесть в чужие санки,

хватается за бабку и за дедку,

она хоть зубы покладет на полку,

но любит всех до глубины души.

Как говорил какой-то Встанька Ваньке,

сегодня хрен намного слаще редьки,

в колеса палкам можно ставить елки,

а ушки на макушке хороши.

Вселенная, разъятая на части,

не оставляет места для вопроса.

Две девственницы схожи, как две капли,

а жизнь и смерть — как масло и вода.

В метро пустом, как выпитая чаша,

уже наган прирос к бедру матроса,

и, собирая речь свою по капле,

я повторяю, словно провода:

какой бы раб ни вышел на галеру,

какую бы с нас шкуру ни спускали,

какое бы здесь время ни взбесилось,

какой бы мне портвейн ни поднесли,

какую бы ни выдумали веру,

какие бы посуды ни летали

и сколько бы их там ни уместилось

на кончике останкинской иглы,

в пространстве между пробкой и бутылкой,

в пространстве между костью и собакой,

еще вполне достаточно пространства

в пространстве между ниткой и иглой,

в зазоре между пулей и затылком,

в просторе между телом и рубахой,

где человек идет по косогору,

укушенный змеей, пчелой…

«Процесс приближенья к столу…»

Процесс приближенья к столу

сродни ожиданию пытки.

Сродни продеванию нитки

в задергавшуюся иглу.

По рельсу, лучу, по ковру,

ко рву по ковровой дорожке.

— Но только не рвись, пока врешься.

— О Господи, я и не вру.

А мальчик, продолжив игру,

кричит из-за стула: — Сдаешься!

Но только не врись, пока рвешься.

— О Господи, я и не рву.

«Висят на лоджии, как ей…»

Т. А.

Висят на лоджии, как ей

взбрело повесить в понедельник:

футболка, джинсы, легкий тельник,

трусы, похожие на клей.

И все болтается не в лад,

как этот полдень бестолковый,

от водолазки до носков и

обратно мучается взгляд…

Иерониму Босху, изобретателю прожектора

1

Я смотрю на тебя из настолько глубоких могил,

что мой взгляд, прежде чем до тебя добежать, раздвоится.

Мы сейчас, как всегда, разыграем комедию в лицах.

Тебя не было вовсе, и, значит, я тоже не был.

Мы не существовали в неслышной возне хромосом,

в этом солнце большом или в белой большой протоплазме.

Нас еще до сих пор обвиняют в подобном маразме,

в первобытном бульоне карауля с поднятым веслом.

Мы сейчас, как всегда, попытаемся снова свести

траектории тел. Вот условие первого хода:

если высветишь ты близлежащий участок пути,

я тебя назову существительным женского рода.

Я, конечно, найду в этом хламе, летящем в глаза,