Горизонтальная страна - [2]

Неопознанный летающий объект,

ты зачем летаешь, неопознан,

над народом, без того нервозным

по причине скверных сигарет?

Уважай строительный объект.

Не виси над нашим огородом.

Или хочешь к бомбам водородным

прицениться? Так у нас их нет…

Может, проникаешь в интеллект?

Только не проникни в нашу тайну.

Вот жена моя заходит в спальню —

Неопознанный

Летающий

Объект.

Песенка альпиниста

Карабкайся и пой.

Барахтайся и веруй.

И прижимай рукой

разрезанную вену.

Карабкайся и пой.

Барахтайся и веруй,

что сам ты не такой,

как все на карусели.

Барахтайся, ломай,

карабкайся — и — вену.

И пальцем прижимай

разрезанную веру.

Разрезанную пой.

Удачно раскромсали,

затем, чтоб не такой,

как все на карусели.

Печальный прогноз другу

Нас разыграют, как по нотам.

Одних — по тем, других — по этим,

ты станешь ярым патриотом,

я — замечательным поэтом.

И зашагаем по пустотам,

как по начищенным паркетам,

и кто-то спросит нас: а кто там

всегда скрывается за этим?

Но мы как будто не заметим

и, наклоняясь по субботам

уже над высохшим заветом,

не будем сдерживать зевоты.

И нам не выбиться из круга,

где мы с газетных разворотов

будем подмигивать друг другу,

уже совсем как идиоты.

«Человек похож на термопару…»

Человек похож на термопару:

если слева чуточку нагреть,

развернется справа для удара…

Дальше не положено смотреть.

Даже если все переиначить —

то нагнется к твоему плечу

в позе, приспособленной для плача…

Дальше тоже видеть не хочу.

«Природа антисоциальна…»

Природа антисоциальна.

В природе все наоборот.

Она пуста и идеальна,

и застывает идиот

у разведенного моста,

когда он крикнет разведенно,

и звук летит до горизонта

и сохраняет форму рта.

«Процесс сокращенья дробей…»

Процесс сокращенья дробей

16/8 8/4 4/2 2/1

сегодня настолько подробен,

что лес (он под корень подрублен)

кричит вдоль дороги: — Добей!

Опять же проблема корней.

И сумрачный куб корневища.

И косо стучат топорища,

и с каждым ударом слабей.

И не достигают корней.

И тут еще просятся брови…

Но все-таки в самой основе —

Бог знает каких степеней.

А мы? Пробиваясь сквозь тьму

и чувствуя что-то под нами,

срастаемся где-то корнями —

нож — в ножны,

«один к одному».

1/1

«Колю дрова…»

Колю дрова

напротив бензоколонки.

Меня смущает столь откровенное сопоставление

полена, поставленного на попа,

и «кола» в «колонке».

Я пытаюсь вогнать между ними клин,

я весь горю,

размахиваюсь,

химичу:

— Дровоколонка! —

Но с каждым ударом меня сносит влево,

и я становлюсь все дровее и дровее.

«Мне нравятся два слова…»

Мне нравятся два слова:

«панорама» и «гальванопластика».

Ты остришь по этому поводу

и, листая телепрограмму,

попадаешь в расставленную мною ловушку.

И пачка «Беломора»,

поставленная на попа,

снова напоминает гальванометр,

и ты остришь без всякого повода,

что можно плыть и без помощи расчески

из коммунальной ванной

до созвездия Волосы Вероники.

Ярмарка

Взлетает косолапый самолетик

и вертится в спортивных небесах.

То замолчит, как стрелка на весах,

то запоет, как пуля на излете.

Пропеллер — маг и косточка в компоте,

и крепдешин, разорванный в ушах.

Ушли на дно. Туда, где вечный шах;

в себя, как вечный двигатель в работе.

Упали друг на друга. Без рубах.

В пространстве между костью и собакой

вселенная — не больше бензобака

и теплая, как море или пах.

«Благословенно воскресение…»

Благословенно воскресение,

когда за сдвоенными рамами

начнется медленное трение

над подсыхающими ранами.

Разноименные поверхности.

Как два вихляющихся поезда.

На вираже для достоверности

как бы согнувшиеся в поясе.

И ветки движутся серьезные,

как будто в кровь артериальную

преображается венозная,

пройдя сосуды вертикальные,

и междометия прилежные,

как будто профили медальные,

и окончания падежные,

вдохнув пространства минимальные.

Как по касательным сомнительным,

как по сомнительным касательным,

внезапно вздрогнут в именительном,

уже притянутые дательным…

Ах, металлическим числительным

по направляющим старательным,

что время снова станет длительным

и обязательным…

«Урок естествознания лежал…»

Урок естествознания лежал,

подробно уничтоженный на карте,

а для других отверстий в коридоре

большие окончания несли.

Был весь процесс продуман до конца,

и мы сидели, умные, как греки,

за рисованьем шло чистописанье,

а на труду лепили огурцы…

А вечером уборщицы в тиши

переставляли рамки междометий,

и старческие ахи или вздохи

слышны были

на разных полюсах…

«Был педагог медлительный и старый…»

Был педагог медлительный и старый.

А по утрам старательный и хмурый.

Принес два новых перпендикуляра,

и это называлось физкультурой.

Физической культурой.

Теплый день

был назван «всесоюзною линейкой».

За рисованьем шло чистописанье,

а на труду — лепили огурцы.

«В простой оберточной бумаге…»

В простой оберточной бумаге,

обыкновенной бандеролью,

где за ночь вымокшие флаги

висят отвесно и небольно.

И звуки, мыслящие в шаге,

придавят в тягостном веселье

шероховатости бумаги

невозмутимой нонпарелью.

Мы этот голос не сломали.

И по-другому не умели.

.

.

«Косыми щитами дождей…»

Косыми щитами дождей

заставлены лица людей,

больница и зданье райкома,

где снизу деревьев оскома,

а сверху — портреты вождей

заставленыплотнымщитом

каквинныйотделгастронома

икакпредисловиектому

«Всемирнойистории» том

заставлен, заброшен, забыт,

и воет, как сброшенный с крыши