Горит свеча в моей памяти - [37]

В течение всего дня занимавшаяся уборкой квартиры женщина по телефону отвечала:

— Да, Александр Борисович работает. Работает. Нет, нет.

Чего нет, кого нет, я не понял. После одного такого телефонного разговора она забрала со стола, за которым я сидел и работал, стакан и налила в него свежей воды.

Александр Борисович вернулся почти под вечер. Усталый, он опустился в удобное кресло, почти разлегся.

— А ну-ка, — сказал он мне, — покажите, что вы успели за целый день?

Взял несколько страниц с моим переводом, надел очки, смотрел, смотрел, снял очки, включил свет. Снова надел очки и с несчастным выражением лица спросил:

— Чем вы сегодня занимались, чем?

Тут я начал что-то понимать и поэтому ответил:

— Тем, что вы велели.

— Я?

— Вы, Александр Борисович.

Конец был таков: да, он помнит. Это он перед моим приходом что-то перепутал и положил на стол не ту рукопись. Да. Все так, но этот перевод ему не нужен, и будем считать, что я работаю с завтрашнего дня.

Я, конечно, должен был в сердцах высказать все, что думал, или хотя бы хлопнуть дверью, так чтобы она задрожала. Должен был, но другой работы у меня в то время не было, и я подсчитал, что за месяц могу получить мешок денег. Мешок не мешок, но в два раза больше, чем в библиотеке.

Месяц я у него отработал. Заплатил он мне 25 рублей в виде аванса и больше ни копейки. Остальное обещал выплатить, когда получит аванс от издательства. Кто продолжил работу после меня, не знаю. Ни в редакции, ни в издательстве я Александра Борисовича больше никогда не встречал.

Центральная еврейская государственная библиотека

Приехав в Москву, я стал часто заходить в Центральную еврейскую библиотеку. Позже, после некоторой душевной борьбы, поступил туда на работу. Сперва я работал один, а потом мне дали в помощь начинающую поэтессу Броню Синельникову. Мы вдвоем принялись за восстановление филиалов нашей библиотеки на ряде московских заводов и фабрик.

Постепенно, насколько было возможно, мы этого достигли. Более того, филиалов с еврейскими книгами стало больше! Правда, все чаще молодые рабочие, окончившие еврейские школы, стали брать книги не столько для себя, сколько для своих родителей, дедушек и бабушек, которые в основном жили в предместьях.

Беды в этом не было. Да, конечно, ассимиляция. Но не принудительная. По моему мнению, эта библиотека могла бы существовать до сегодняшнего дня. Она была культурным центром в полном смысле этого слова. Именно поэтому ее поторопились закрыть.

В большом читательском зале проводились литературные вечера, лекции. Кстати, приходить к нам любили не только еврейские писатели, поэты, издатели. Русский поэт Иосиф Уткин читал свою знаменитую поэму «Повесть о рыжем Мотэле». Среди наших гостей был Яков Тайц, сын еврейского поэта, новеллиста и романиста Мойше Тайча. Яков был русским детским писателем и переводчиком с еврейского. У нас выступали известный сатирик Виктор Ардов и лучший чтец произведений Шолом-Алейхема Эммануил Каминка.

Дважды в месяц собирался литературный кружок. Большинство его участников были студентами. Первыми записавшимися были начинающие поэты Давид Бромберг и Броня Синельникова. Следует отметить, что в нашем кружке была целая семья — работавший на автомобильном заводе отец и два его сына. Один из них — солдат, служивший под Москвой. Руководил кружком заведующий библиотекой Гирш Резник, человек добродушный и любезный, но, может быть, не очень эрудированный. Зато он любил книги и читателей. А это уже немало. Одевался старомодно. И в праздники, и в будни — в одном и том же. Возраста неопределенного, зато определенно беден: больная жена, маленькие дети, а заработков хватает разве что на воду для каши.

У меня все еще не было своей квартиры, и товарищ Резник мне разрешил спать в своем маленьком кабинете. Постелив комплекты старых газет, лежу, свернувшись калачиком. Две простыни, две наволочки, подушки и одеяло у меня есть. Оставляю лишь щелочку, чтобы было чем дышать, и накрываюсь с головой, потому что всего в нескольких десятках метров, между нашим зданием и Политехническим музеем (видно, поэтому наш адрес «Политехнический переулок») — трамвайная остановка. Здесь кольцо второго номера. Он выпускает пассажиров, впускает новых — и в обратный путь. У железных колес — будто железные зубы. Резкий поворот, и уже не просто шум, а такой пронзительный скрежет, такой скрип, что не уснуть.

Лежу и думаю. Товарищ Резник сегодня вел антирелигиозный вечер. Произнесенные им слова плохо сочетаются с желтизной его лица. Это бросается в глаза. Не думаю, что мой заведующий молится каждое утро, но ведь он не возражает против того, что молится его отец, и о том, что Бог наказывает за грехи, мой заведующий, возможно, тоже помнит.

К этому вечеру была подготовлена специальная выставка, более сорока антирелигиозных книг на идише и некоторые из них в переводе на русский. Докладчиком был сотрудник журнала «Апикойрес»[107]. Начал он с того, что антирелигиозная пятилетка, которая была объявлена еще в 1932 году, обязывает, чтобы до 1 мая 1937 года в Советском Союзе были ликвидированы все синагоги, костелы, мечети, а также духовные заведения других религий.