Горицвет - [18]

Пока бежали по степи, держался Федотка рядом с Вертихвостом, а как пришли в лес, отставать начал.

— Боишься? — спросил его Вертихвост.

   — Нет, — отвечает Федотка.

   — А чего же хвост поджимаешь?

   — Привычка такая.

   — Дурная привычка, а от дурных привычек отвыкать надо, — сказал Вертихвост и добавил: — С меня пример бери. Я свой хвост, как конь, по ветру пускаю.

И побежали они дальше. Вертихвост — впереди, Федотка — сзади. Бежит, подпрыгивает, ушами взма- тывает, делает вид, что торопится, а сам все отстает и отстает. Спросил его опять Вертихвост:

   — Боишься?

   — Нет, — отвечает Федотка.

   — А чего ж отстаешь тогда?

   — Присматриваюсь: куда Волк будет прятаться, если вдруг встретится с нами?

Приостановился Вертихвост.

   — Да откуда же Волку взяться, ты же всех вчера напугал до смерти. Всю ночь лаял.

   — А вдруг какой ненапуганный остался и выйдет нам навстречу?

   — Ну и пусть выходит. А скулить-то зачем?

   — Для хитрости: услышит он — щенок скулит — и скажет: «Кабы настоящая собака была, а то — щенок, чего в нем». И не выйдет. И пусть себе в норе сидит, а то мы еще что-нибудь с ним сделаем, ему же хуже будет.

   — Так, — сказал Вертихвост. — Ну, а если все-та- ки встретится Волк и спросит тебя: «Зачем ты, Федотка, в лес пришел?» Что ты ему на это скажешь?

— Правду скажу. Я врать не умею. Скажу, что ты меня сманил. Сам бы я ни за что не догадался в лес прийти. Я всегда правду в глаза говорю.

Говорил так Федотка, смотрел на Вертихвоста и думал: «Ну, будь что будет». А ничего и не было. Просто прогнал его Вертихвост из лесу, а сам дальше побежал, зайца искать.

Трусов, даже таких, которые правду в глаза говорят, Вертихвост терпеть не мог.

ГЛАЗА БАБУШКИ АГАФЬИ

Сидел котенок на лавке, вертел головкой и никак понять не мог, чем это так вкусно пахнет. А потом догадался: сливками. Бабушка Агафья кринку со сливками на лавку поставила, пока он спал. Принюхивался котенок, глазки жмурил — душистые какие, так бы и выхлебал все, что есть.

Выхлебать можно, чего тут мудреного? Придвинулся поближе и сиди лакай, пока донышко не покажется. Но как это сделать, чтобы бабушка не увидела да за ухо не взяла. Вон она сидит у окошка, носок старый распускает.

Эх, была бы сейчас ночь! Ночью бабушка спит. Да и темно ночью. Попробуй разгляди в темноте, кто там к кринке крадется, а сейчас вон как хорошо все видно: день, солнышко светит. Эх, и зачем оно только светит.

А сливки так пахнут, что даже голова кружится и глаза закрываются.

Закрыл котенок глаза и ахнул: темнота-то какая. Ну ничегошеньки не видно. И как он сразу не дога? дался глаза закрыть? Да в такой темноте не только кринку со сливками, саму бабушку унесешь, и она не разглядит — кто.

И потянулся котенок с закрытыми глазами к кринке со сливками. Подполз, только хлебать собрался, слышит: спрашивает его нежно бабушка:

   — Ты чего это придумал? Ах ты, воришка! — Да полотенцем его, полотенцем.

Спрыгнул котенок на пол, с пола — на кровать, с кровати — на печку. Забился в самый дальний угол и сидит, никак в разум взять не может, как это его бабушка в такой темноте разглядела. Ведь было же совсем, совсем темно.

Дня три после этого все приглядывался котенок к бабушке Агафье и покачивал головой: вот это глаза! В темноте видят.

РАССКАЗЫВАЛ ЗАЯЦ СКАЗКУ

Заболела у Зайца жена. Весь день он бегал по лесу, лекарства ей добывал разные. Чуть доплелся вечером до дому. Окружили его ребятишки, загалдели, как галчата:

   — Папа, есть хотим.

   — Папа, есть хотим.

Глядит на них Заяц помутневшими глазами — крепко устал все-таки, — шепчет:

   — Сейчас, мои хорошие, сейчас, мои длинноухие, и накормлю вас и спать уложу, вздохну только минутку да маме питье приготовлю. Сейчас я, сейчас...

А сам уж чуть говорит, рот весь свело — набегался так. И вдруг слышит, зовет его Сорока:

   — Эй, где ты там, Заяц? Иди скорее, тебя Медведь зовет.

   — Жена у меня больная, детишки не кормлены,*— говорит Заяц, — куда я пойду?

   — Зачем ты мне это говоришь, — ответила Сорока, — Медведю скажи. Не я, он тебя зовет.

   — Иди, — простонала жена. — Медведь все-таки.

Заяц и сам знал, что идти надо. Так говорил просто, чтобы душу отвести: хоть Сороке пожаловаться.

Простился с женой, пошел.

А уж Сорока раззвонила всем: Медведь Зайца посумерничать позвал к себе. Идет Заяц по лесу, завидуют ему все, поздравляют:

   — Сам Медведь тебя к себе зовет.

   — Счастливчик ты...

Слушает Заяц и думает: «Что ж завидуете вы?

* Кабы он меня в гости звал, а то ведь сказки рассказывать. Я уж бывал у него, знаю», — и поскреб несмело лапкой в дверь медвежьей берлоги.

Закряхтел Медведь, заворочался:

   — Ты, что ль, косой? Чего долго так? Я уж заждался. Думал — возгордился, не придешь. Входи.

Вошел Заяц. Топчется у порога, не знает, куда деть себя.

   — Иди сюда. Ближе, — прогудел Медведь.

Подошел Заяц. Стоит возле Медведя, а он, длинный, могучий, во весь рост на постели вытянулся. Так и пышет от него здоровьем. И голос свежий, басовитый:

   — Расскажи что-нибудь эдакое. Не спится что-то. Сам себе пробовал рассказывать, неинтересно: заранее знаешь, что дальше будет. Давай. Да повеселее что-нибудь выбери, чтобы я посмеялся.