Горе одному - [93]

Воспитатели и учителя говорили, что нужно хорошо учиться, окончить школу, а тогда, избрав специальность, посвятить ей всю жизнь. Лешке казалось, что этот совет отодвигает начало жизни до тех пор, пока он кончит школу. Но ведь он уже живет, жизнь идет и не будет ждать, пока он окончит школу!

Лешка говорил с Ксенией Петровной, но или не сумел объяснить, или Ксения Петровна не поняла и повторила то, что он уже слышал много раз: надо окончить школу, стать полноценным человеком, и тогда все станет ясным. Людмила Сергеевна тоже не сразу поняла, чего Лешка добивался.

— У нас есть мастерская, кружки. В школе тоже есть кружки. Понемногу мы подходим к политехническому обучению. Выбирай себе дело по душе и занимайся.

Лешка не понял, что значит «политехническое обучение», и сказал, что он говорит не про это.

— А про что же?

— Про жизнь.

— Жить не работая нельзя, правда? Вот выберешь себе профессию, работу и занимайся ею.

— Но ведь жизнь — это не только работа? А сама жизнь? — спросил Лешка и замолчал, не умея выразить свою мысль точнее.

— Ну, жизни, дружок, только сама жизнь научит! — улыбнулась Людмила Сергеевна.

Такое объяснение ничего Лешке не объяснило.

Хорошо было бы поговорить с Вадимом Васильевичем, но, очень занятый в последнее время на заводе, он в детский дом не приходил. Книги многое объясняли и многому учили, но они все были о том, что уже случилось, произошло раньше. Книги рассказывали о жизни людей, которые жили прежде, большинство рассказывало о таких, которые жили, когда Лешки не было даже на свете. Читать о других людях было интересно, но они были другие, их жизнь уже кончилась, а Лешкина только начиналась, и ему казалось, что она совсем не похожа на другие жизни, своя, особая, и все должно происходить в ней иначе, чем в чужих, прежних жизнях.

Среди книжек для детей было много таких, что Лешка не мог их дочитать до конца. В сущности, это были не книги, а сборники задачек по поведению, примеров того, что нужно и похвально делать детям и что делать нельзя и не похвально. Придуманные мальчики и девочки, совсем не похожие на тех, что были вокруг Лешки, прилежно решали эти скучные задачки.

Такие книжки напоминали пироги, которые пекла Лешкина мама, когда ничего для начинки не было. Назывались они «пироги с аминем». Снаружи пирог как пирог, даже корочка красивая, а внутри не было ничего — только смазано постным маслом, чтобы не слиплось…

Чем могли они помочь, скажем, в истории с Яшей?

Однажды Лешка наткнулся в коридоре на группу ребят, ожесточенно споривших. Толя Крутилин, неизменный староста Витькиного класса, сердито нападал на Витковского:

— Ты не виляй, ты прямо говори! По-твоему, все евреи — космополиты, да?

— А то нет? — усмехнулся Витковский.

— А те, что воевали, погибли за родину? Они тоже космополиты?

— Где они воевали? — презрительно искривил губы Витковский. — В Ташкенте?

— А ты сам где был? В Сталинграде, да? — закричал Витька. — Небось с папой-мамой в Свердловске сидел!

— Подожди, Виктор, не в том дело, — остановил его Толя. — По-твоему выходит, и Яша Брук и другие ребята — тоже космополиты и у них нет родины?

За Толиным плечом Лешка увидел бледное лицо Яши. Витковский заметил Яшу, отвернулся и так же пренебрежительно сказал:

— А что же!..

Толя сжал кулаки, но сдержался и сунул их в карманы.

— Тогда я скажу тебе, кто ты такой, — с яростной сдержанностью отчеканил он. — Ты — сволочь, Витковский!.. Яшин отец убит на фронте. Его мать, учительницу, немцы расстреляли около нашей школы… И он — человек, а ты — мразь!.. Пошли, ребята!

Лешка ожидал, что Яша бросится на Витковского, но Яша не только не дал Витковскому по его ухмыляющейся морде, но даже не попытался спорить. Он опустил голову и отошел. Яша Брук всегда отстаивал справедливость, а теперь, услышав подлость, смолчал. Почему? Почему Витковский говорит «они» с такой злобой? Откуда вдруг это взялось? Книги не отвечали на Лешкины вопросы, и, значит, книги не всегда могли помочь жизни. Вот не сумел же Яша отстоять себя, ответить Витковскому как следует…

Школа? В школе занимались только одним: учились. Но, если жизнь не укладывалась во все книжки, какие существуют на свете, где уж было втиснуть ее в школьные учебники! В школе были кружки, но они считали своей задачей только повторять то, что говорили учителя и учебники. А учителя непрерывно говорили об одном и том же: о дисциплине и учебе, об учебе и дисциплине.

На пионерских сборах тоже непрерывно говорили об учебе и дисциплине, только уже не взрослые, а сами ребята. То один, то другой пионер читал по тетрадке доклад на сборе, и, о чем бы он ни был, какой бы он ни был, дело всегда сводилось к тому, что нужно быть дисциплинированным и хорошо учиться. Пионеры непрерывно учили друг друга хорошему поведению и усердию. Помогало это плохо: то одного, то другого «прорабатывали» за неуспеваемость или баловство. Они произносили много торжественных слов, но слова эти были как бы сами по себе и не влияли на их поступки. Стоило им уйти со сбора, и они так же шумели и баловались, подсказывали и списывали, так же притворялись больными, не выучив урока, и радовались, если удавалось провести учительницу.