Горе одному - [84]

Наступило тридцать первое декабря. После обеда Лина Борисовна увела малышей гулять. Против обыкновения, ребята шли неохотно и не только не просились погулять «еще чуточку», но рвались домой: они боялись прозевать, когда будут устанавливать и украшать в столовой елку. Привезенная Валерием и Тарасом, она уже целые сутки стояла возле мастерской. Малыши то и дело бегали пощупать ее зеленые иголки и понюхать: елка вкусно пахла смолой и снегом… Малыши все-таки прозевали. Когда они вернулись, елка уже стояла в столовой, дверь была заперта, окна занавешены. Оттуда доносились голоса старших ребят, Ксении Петровны, но как ни плющили галчата свои носы о стекла, рассмотреть ничего не удалось.

Лешка попросил у Людмилы Сергеевны разрешения привести на елку Гущина и побежал за ним.

Витька решил в школу не ходить. Зачем? Смотреть, как Витковский будет хвастать новым костюмом и вертеться возле этой задаваки Наташки?.. Вообще какие могут существовать для человека удовольствия, если он — окончательно и бесповоротно разочарованный! Решение не ходить в школу, как и разочарование, было окончательным и бесповоротным, но и сидеть дома было скучно. Не очень-то большая радость слушать, как пищат и бегают в столовой вокруг елки Милка и ломановский Мишка! Хорошо бы пойти к Сереже, да тот ушел к себе в ремесленное. Поэтому приходу Лешки Витька обрадовался, но напустил на себя еще больше разочарованности. Что он, маленький, — ходить на елку? Однако уговорить Витьку не стоило большого труда. В конце концов, почему он должен страдать? Сам он, разумеется, не получит удовольствия, но почему не доставить его приятелю, если он так просит? И Витька пошел, сохраняя выражение разочарованности, то есть насупливая брови и накопыливая пухлые губы, отчего лицо его становилось совсем детским, обиженно надутым. Поначалу он чувствовал себя неловко среди детдомовцев, но, увидев знакомых — Яшу, Киру, Митю, — повеселел, губы и брови его вернулись в нормальное положение. Время от времени он опять насупливался, вспомнив о своей неутешной печали, потом и вовсе забыл о ней.

Кира вбежала в комнату для занятий, где все толпились в ожидании, и крикнула, что уже можно идти.

В столовой горела только одна маленькая лампочка над входной дверью. Увешанная игрушками и флажками, елка была в полумраке скучной и мрачной. Возле стены, выгородив столами угол, стоял Митя. Из этого угла к потолку тянулись провода, на одном столе стоял какой-то черный аппарат и поблескивал стеклышком в короткой трубке. Притихшие, разочарованные унылым видом елки, галчата разместились вокруг нее, сзади них стали старшие.

— Можно начинать? — спросила Ксения Петровна и посмотрела на часы-браслет.

— Начинайте, начинайте, — сказала Людмила Сергеевна.

Дверь закрыли, и почти сейчас же в нее три раза стукнули.

— Кто это может быть? — очень громко удивилась Ксения Петровна.

— Не знаю. Войдите, пожалуйста! — так же громко сказала Людмила Сергеевна, поворачиваясь к двери.

Все тоже повернулись. Из трубки, в которой поблескивало стеклышко, уперся в дверь сноп голубоватого света. Дверь распахнулась, хлынули клубы стылого пара, и среди них вдруг оказался белобородый, красноносый Дед-Мороз.

— Ой! — восторженно простонали галчата.

Дед-Мороз шагнул в комнату, дверь захлопнулась. Он был совсем-совсем настоящий: с суковатым посохом в руках, в белой шапке, с белыми нависшими бровями и такими пышными усами и бородой, что видны были только красный нос да румяные щеки. На отороченной белым синей шубе поблескивали серебряные звезды.

— Здравствуйте, ребята! — сказал Дед-Мороз хрипловатым, натужным голосом. — Меня в компанию примете?

— Здрасте! Примем! — закричали малыши.

— Вот и хорошо! А что это вы в потемках сидите? Собрались веселиться, а скучаете? А? Ну-ка… — Он стукнул об пол посохом.

Сноп света погас, и тотчас вспыхнули огоньки на елке, задрожали, заискрились гирлянды канители, засверкали разноцветные стеклянные шарики, а на макушке елки алым пламенем загорелась красная звезда. Ребята захлопали в ладоши.

— Хороша елочка? — спросил Дед-Мороз. — А ну, поворотись, красавица, покажи себя. — И он снова стукнул посохом об пол.

Митя пригнулся в своем уголке, что-то заскрипело, елка осторожно, тихонько повернулась вокруг своей оси. Галчата хлопали изо всех сил, не спуская глаз с Деда-Мороза. Они были ошарашены и потрясены. Открыв глаза и рты, они ждали новых чудес.

— Дела у меня сегодня много, — сказал Дед-Мороз, прищурив левый глаз и поглаживая белоснежную ватную бороду, — но решил и к вам заглянуть, посмотреть, как вы тут живете, как уроки учите…

— Хорошо! — засмеялись ребята.

— Ладно, про уроки спрашивать не буду — вас и в школе спрашивают. Но на будущий год, глядите, приду проверю. Двоечников не люблю! — погрозил Дед-Мороз варежкой.

— У нас нету! — сказал Слава и покраснел от смущения.

— Молодцы! — похвалил Дед-Мороз. — За это вам полагается награда. Какой награды желаете? В эту ночь я вас по всему свету могу покатать, всё показать. Желаете?

— Хочем! Желаем!

— Ну, поехали, коли так!

Мороз стукнул посохом об пол, люстра и елка погасли. Из аппарата, стоящего возле Мити, брызнул сноп лучей, и на белой стене появились зеленоватое море, ледяные горы. На льдине стоял белый медведь и, задрав голову, смотрел на полыхающее вверху северное сияние.