Горе одному - [157]

— Как это?

— Ну, что ли, болезненное ощущение, сознание того, что ты хуже, менее ценен, чем другие… Что ж, право руководить действительно надо заработать. Ладно, отпустим тебя в цех, приобретай квалификацию. Но имей в виду: от комсомольской работы не освободим. Наоборот, подбавим!

— А я и не отказываюсь.

Так Федор Копейка появился в механическом цехе в качестве ученика долбежника, а вскоре был избран секретарем комсомольской организации.

Отец перемене работы сына обрадовался:

— Вот это правильно! Портфель таскать и дурак может…

Когда Федор после первого дня работы у станка пришел домой неимоверно замурзанный и замасленный, старик настоял, чтобы он умывался не под краном, а во дворе.

— Что тут за умывание для рабочего человека? Ему простор нужен!

Федор понимал: отцу хотелось, чтобы все соседи видели, что его сын стал не кем-нибудь, а «настоящим рабочим человеком». Старик сам сливал ему. Он с трудом нагибался, черпая кружкой из ведра, и старался затянуть церемонию. Когда сели обедать, отец достал из-за шкафчика бутылку водки и торжественно поставил на стол. Водку он купил на «свои», пенсионные, сам ходил за ней в «Гастроном» чуть не два часа, после чего весь день кряхтел и отлеживался.

— Ну, сынок, с началом тебя!

Покончив с борщом, Федор подмигнул отцу:

— Как, батя, повторим?

— Повторить бы тебе ложкой по лбу! — рассердился старик. — Только-только нос в масле испачкал, а туда же — в бутылку заглядывать!

Еще стопку Игнат сыну налил, остальное прикончил сам, так как был убежден, что тому еще праздновать особенно нечего и праздник сегодня не у него, а у самого Игната.

В цехе Федора встретили с усмешливой настороженностью: посмотрим, посмотрим, что у тебя получится. Время от времени ребята «подначивали»:

— Ну как? Это тебе не речуги толкать… А?

Взмыленный, потный от старания, но счастливый, Федор отшучивался. Потом «подначка» прекратилась, он стал своим. Это была победа. Не бог весть какая, но все-таки победа.

Оказалось, до главной победы еще далеко. Главное состояло в том, чтобы не только стать похожим, таким, как все, своим, а стать нужным. Не только всем вообще и сообща, а каждому. На собрании просто. Собирались парни и девушки, все они были ребята. Всех занимали одни вопросы, заботили одни заботы. Они сообща думали, решали, делали. Здесь — Федор это знал и чувствовал — он был на месте и необходим. Но мероприятие кончалось, кончалось то, что свело их вместе, и каждый становился сам по себе. Помимо общего, у каждого было свое. Это «свое» влияло, не могло не влиять на отношение каждого к общему, на все поведение, на жизнь каждого. А в чем оно и какое, Федор не знал или знал плохо. Хорошо он знал только то, что в этом «своем» он был им не нужен. Они с легкостью и даже с удовольствием обходились без него.

Со сверстниками Федору было легко. Федор знал о них все или почти все. Знал, о чем они думают, чего хотят, о чем мечтают. И они знали все о Федоре, и им не приходилось искать никаких подходов, общий язык. Он и так был у них один.

Однако, кроме сверстников, было много ребят моложе, и становилось их все больше. И с ними было трудно. У них другие судьбы и в чем-то другой склад характеров. Небольшая разница в возрасте то и дело оказывалась непреодолимым препятствием, и разговор «по душам» не получался. Душу они держали на застежках. Черт его знает, получалось, что эти сопляки сдержаннее и строже, чем Федор и его сверстники. Нет, не в смысле дисциплины — дисциплина у них еще аховая, — а в смысле слов и чувств. Те, что постарше, — нараспашку: что думают, то и говорят. И работают на всю катушку, и веселятся на всю катушку, и все в них открыто. Эти, положим, тоже работают неплохо. Но скупы на слова. Словно они стыдятся. Стыдятся слов и стесняются проявления чувств. И уж к ним не разгонишься: «Ну, как жизнь?» Отвечают: «Нормально», и смотрят на тебя, как на дурака. Вопрос, конечно, не самый умный… А чуть что, наерошиваются, как Горбачев, и тогда уже слова не выжмешь.

Вот и Горбачев… Насчет хулиганства — конечно, глупости. Парень дисциплинированный, выдержанный. Однако штуку устругнул хулиганскую. О чем-то он же думал, когда делал? А что он думал? Под черепок ему не влезешь, а знать это надо. Иначе опять может устругнуть… Или вообще свернуть черт знает куда. Вон баптист около него трется… Может, его влияние? Не похоже, сам его отшил. А что же тогда? Ревность? Зависть? Ерунда… А что же еще?

Может, Федор вообще взялся не за свое дело, слишком в себя поверил? Какой он руководитель, если не умеет подойти к обыкновенному парню?.. Стоп! Что значит «обыкновенный»? Такой, как все? Все — такие, как все, и все разные. Каждый по-своему. Не ищи ярлыков и общих мерок. Если все будут для тебя на одно лицо, вот тогда ты действительно балаболка, а не руководитель. И ни черта у тебя не выйдет. Человек отлично чувствует и понимает, как на него смотрят: как на человека или как на руководимую единицу. Никому не хочется быть единицей. Их нет. Руководить — не значит решать задачки по арифметике: складывать, вычитать или умножать… Руководить — значит вести. Вести за собой. Ты знаешь, куда нужно вести. За тобой идут. Но не все. Только потому, что они были для тебя единицами, ты стремился их сложить и умножить, ты занимался арифметикой, вместо того чтобы посмотреть им в лицо и заглянуть в душу. Не для того, чтобы влезть в нее и распоряжаться, командовать: ходи так, делай этак… Нет, для того, чтобы дать им то, чего, может быть, у них нет или не хватает. Ты должен стать им полезным и, значит, нужным. Трудно? Очень! И не вздумай снисходить, корчить из себя благодетеля, спасителя. Им не нужны подачки, они не беднее тебя. Как только ты начнешь смотреть сверху вниз — конец. Ты кончился, как руководитель и как товарищ. Останется только должность. От должности ты отказался. Уж не собираешься ли снова ухватиться за нее? То-то…