Горе одному - [126]

— Чего они нацепили? — спросил Алексей.

— Это пачки, — объяснила Наташа.

— Пачки чего?

— Так называется — пачки. Молчи и слушай.

Помахивая руками, девушки цепочкой побежали по сцене. И тут явственно послышался стук копыт.

— Топочут, как козы, — сказал Виктор.

— Ничего ты не понимаешь! — рассердилась Наташа. — Это у них балетки с твердыми носками. Ну-ка, попробуй просто так походить на пальцах…

— А зачем?

— Потому что красиво!

— Ладно, в антракте попробую, — ухмыльнулся Виктор.

Наташа уничтожающе посмотрела на него, и он замолчал.

В оркестре жалобно запели скрипки, виолончели, и, словно скользя по этой певучей волне, появилась Одетта. Плавно покачиваясь и переливаясь, волна подступала все ближе, незаметно подхватила и понесла за собой Алексея. Он перестал замечать и шевелящиеся от ветра декорации, и топот балерин, и чрезмерно напудренные лица. И то, что происходило на сцене, уже не имело значения. Простодушная история о том, как Зигфрид полюбил заколдованную Одетту и эта любовь должна была уничтожить колдовские чары, но злой волшебник Ротбарт подставил вместо Одетты коварную Одиллию, и Зигфрид увлекся ею и едва все не погубил, но потом опомнился и стал бороться с волшебником, — все это Алексея не трогало. Разве может быть в жизни так, чтобы человек полюбил девушку и тут же, с ходу, другую, даже если они очень похожи? Вот он, например? Да пускай будет сколько угодно девушек, и пусть они как угодно будут похожи на Наташу, разве он ошибется, спутает какую-нибудь с Наташей, которая сидит рядом и сейчас не видит и не слышит ничего, кроме происходящего на сцене, словно ее тоже околдовали, как ту Одетту? Да ни за что! Только такой слабак, как этот длинномордый Зигфрид с толстыми ляжками, может заблудиться в двух соснах… И, наверно, все это надо понимать иначе, не просто так вот — полюбил одну, потом другую, а вообще: как человек может ошибиться, увлечься, сбиться с пути и тогда может напортить всем, даже погубить и других и себя. Так ведь бывает и в любви, и в дружбе, и вообще в жизни. Алексей смотрел на сцену, слушал музыку, но она уводила его все дальше от того, что происходило на сцене, и думалось ему почему-то не о Зигфриде и Одетте, а о его собственной жизни, пускай она пока еще не очень долгая, но было в ней уже немало всякого. Ему вспомнилась такая далекая жизнь в Ростове с мамой, а потом с дядькой, жизнь здесь, в детском доме; как на киноленте, всплывали в памяти люди, с которыми он встречался, сталкивался. Он придирчиво смотрел из нынешнего своего далека на самого себя. Может, и он был в чем-нибудь слабаком, вроде Зигфрида, кого-то обманул, подвел? Было всякое: и глупое, и детское… Но ни обмана, ни предательства не было. Ну, а уж теперь и подавно не будет. Разве может он обмануть надежды Наташи или подвести, скажем, лучшего своего друга Виктора? Смешно даже думать…

Черный волшебник со сверкающими глазами был повержен, корчась, упал в озеро, волшебные чары сброшены, возлюбленные соединились в ликующем танце. В ограде театра вспыхнул свет, танцоры, тяжело дыша, улыбались и кланялись.

Виктор, гулко хлопая в ладоши, повернулся к Наташе.

— Тю! Чего ты ревешь?

В глазах у Наташи стояли слезы.

— Дурень, это от радости…

— Хорошее дело! Конечно, маленькие лебедята и этот Роберт вкалывали здорово…

— Не Роберт, а Ротбарт! И вообще лучше не высказывайся…

Наташа вытерла слезы. Они долго хлопали выбегающим артистам, потом вышли в сад. Домой идти было рано, они побродили по аллеям. Наташа захотела пить. Около зеленой фанерной будки стояли парни и ждали, когда освободятся кру́жки. В будке продавали только пиво.

— Пошли в ресторан? — сказал Витька.

— Из-за бутылки воды?

— Не только воды…

— А чего же еще? — сухо спросила Наташа и остановилась.

— Мороженого, например. — Виктор подмигнул Алексею.

У Алексея загорелись уши. Он переодевался второпях и забыл деньги. Что-то есть, но, наверно, пустяки. В кармане три мятые бумажки. Хорошо, если пятерки, а то, может, трешки или даже рубли…

В летнем ресторане почти у самого входа сидел Олег Витковский. Несмотря на духоту, он был в толстом, как одеяло, пушистом свитере. Витковский увидел их, замахал рукой.

— Приветик, детки! Давайте к нам, у нас весело.

На столе стояли пустые коньячные бутылки, пивные кружки. Остатки еды были утыканы окурками. Сидящие за столом парни уставились на Наташу. Шея у Алексея одеревенела.

— Ни за что! — тихо сказала Наташа.

— Другим разом, — ответно помахал рукой Виктор.

Они протиснулись в угол террасы, где освобождался столик. Маленький плешивый официант в засаленной белой куртке, стоя к ним спиной, составил на поднос грязную посуду и ушел. Алексею показалось в нем что-то знакомым, но он не уловил что.

Наташа брезгливо завернула край скатерти на залитую столешницу, положила книжку.

— Может, все-таки трахнем, а? — Виктор наклонился над столом. — По маленькой?..

— Мальчики, если вы будете пить, я сейчас же уйду!

— Чутошную…

— Без меня.

— О женщины! — Виктор трагически откинулся на спинку стула и тут же снова наклонился. — Ну, а пиво? Мужчины мы или не мужчины?

— Пейте, если не можете без гадости…

— Абсолютно!