Гордый наш язык - [36]
Эмоции разговорной речи мещан вообще довольно крепко повязаны интересом к воровскому жаргону, это настораживает. В привязанности к старым арго виден социальный вызов мещанина, который нагло выражает свое презрение к тем, кого почитает низшими. Он оторвал себе вещь, он кого-то подначил, он вызвонил и провернул дельце, он облапошил и потом заначил, но пока еще не погорел, не влип, не засыпался. Эти и сотни других малопочтенных ныне слов пришли из воровской речи прошлого века. В словаре Даля их нет (или даны они с пометой: «так говорят мазурики»), в словаре Ушакова кое-что появляется, но с пометами: фамильярно, вульгарно, новое из воровского арго. Современный же словарь снабжает их пометой просторечие. Словарь в своих показаниях всегда объективен. он сурово напоминает, насколько сегодня мы равнодушны к слову, позабыли происхождение, смысл его и значение.
Мещанин не просто привносит новое, переносное значение в слово, как это принято в русском языке, он ломает все законы движения смысла в нем. Он нахально совершает насилие, извлекая из слова вторичный смысл, низводя народное слово на уровень «вторсырья». Бедный - неимущий, в переносном смысле - несчастный, жалкий. Так употребит это слово каждый нормальный человек. Мещанин выворачивает его, и бедный для него - неразворотливый, тот, кто «не рубит».
Дешевый значит в переносном смысле ничтож-иый, пустой. Для мещанина же дешевый - это нечестный. Крепкий - по смыслу твердый, а в переносном значении - надежный, верный. Воровская речь надругалась и над этим словом, вывернув его наизнанку: >кРепкий - это слишком доверчивый. Каждое слово, >ПеРебирая и прицениваясь, метит шайка своим клей->м°>м, вырывая его из связи значений, оскопляя образ->Ный смысл его, лишая потомства.
Бедный как глупый, дешевый как бесчестный, крепкий как доверчивый, серый как подозрительный - все эти русские слова, выражая преступный взгляд исподлобья, в этом своем смысле как бы приговорены к насильственной и преждевременной смерти. Снять с них налет преступного мира - наша обязанность перед потомками.
Вся чисто внешняя экспрессия речи мещан сводится к уменьшительности: фирмочка, точненько, везунчик, заначка, сходняк, разворотистый, на-веденец, несунишка и множество прочих, в которых хамское самодовольство выходит наружу. Экспрессия речи выражает личность - верно, но для чего нам экспрессивная речь личины?
К миру мещанин присматривается с мыслью: как бы не прогадать. Это мир всего в двух измерениях: вверх и вниз. С одной стороны - «Куда лезешь? чего прешь? больше всех надо! подумаешь! н-но!», а с другой - «разрешите побеспокоить... подскочу к вам... извиняюсь...» «Вся его лексика, весь его синтаксический строй, - сказал о подобном социальном явлении К. Чуковский, - представляли собой, так сказать, дымовую завесу, отлично приспособленную для сокрытия истины». Пусть не утешает нас тот факт, что во всех современных литературных языках больших наций происходит сегодня один и тот же процесс «снижения» речи с оглядкой на «среднего» горожанина с мелкими его интересами и жалким языком - именно такие особенности иноземной речи и копирует наш мещанин. Мещанство интернационально, язык же - по-прежнему наш, свой, родной. Демократизация языка может идти только через народный язык, все другие пути - это просто утрата языка. А народный язык - это, прежде всего, словесный образ, в котором не только прошедшее. но и - будущее.
Личная эмоция на основе ощущений, случайно вы-раженная тем или иным, необычным, поворотом слова, лишь только станет общественным достоянием, постепенно сгущается в образ, чтобы, освободясь от текста, породившего это движение чувства, вплестись уже и в другие, прежде немыслимые и вообще ненужные еще сочетания слов.
Образ фиксирует признак нового явления - в случайном повороте мысли, иногда иронично, подчас лукаво, как будто с неким прищуром, с приглядкой на будущее. Подобное сгущение человеческих эмоций в словесные образы необратимо, потому что речью пользуются живые люди, которые нуждаются - и всегда нуждались! - в своих особых словах, способных выразить их чувства, обогатить представления их о мире и о себе. Художник слова - тот, кто поможет им в этом; в новом развороте речи он найдет единственно то, что нужно его современнику. Для него это - профессия.
«Толстой, - говорил почитатель образного русского слова, писатель А. М. Ремизов, - выражая мысль напором своей силы, вырезает слова. Достоевский - его книги из огня выжженных букв. И не все ли равно, для >Таких, как они, на какой лад написано - на книжный >Ли> европейский, или русским вяканьем! Движение природной речи нельзя остановить. Око непременно скажется без намерения и даст свое фразе - цвет.
лово живое существо - подаст свой голос. Вызывает °браз, создает сочетание, вызывает новый образ. Достоевским и Толстым надо родиться. Но нам с нашими силами не следует свертывать с природной словесной дороги. Наша проза по европейской указке завянет и невыразительно обратится в набор слов. Ходить по гладкой дороге без перепрыга только слепому путь!»
