Гордый наш язык - [13]
Изумление по поводу равноценности слов, как и глубокое недовольство развитием однозначных (в словах генерала), - результат одного и того же: включаясь в разговорную речь, новые формы вызывают соревнование старых и новых слов. Чиновник еще согласится с этим, но генерал...
Итак, прежде всего: бесподобно! - удивительно! -поразительно!
По-русски так не говорили; предельная степень восторга, переданная этими словами, не свойственна русским. Все это - слепки-заимствования (кальки) из других языков - из церковнославянского, французского или немецкого.
Более «русскими» были выражения, обращавшие внимание собеседника на разумность того необычного, о чем говорят. Невообразимо тоже известно с конца XVIII века; немыслимо - с 40-х годов XIX века; невероятно - с начала XX. Но если мы заглянем в словарь Д. Н. Ушакова, станет ясно, что только последнее слово в предвоенные годы почиталось литературным; два других, равных по смыслу, воспринимались как разговорные. А ведь кроме этих трех были - и есть! -еще и более новые, но также книжного происхождения: неправдоподобно, чрезвычайно, неимоверно.
Неимоверно употребляли Лермонтов, Гончаров; оно сверстник слову невообразимо, да и невыразимо также. Чрезвычайно хотя и книжное слово, однако в данном значении известно недавно. Небывало как невиданно - след первых советских пятилеток, и даже в словаре Д. Н. Ушакова его еще нет. Попадается и слово исключительно, которое образовали от прилагательного исключительный - кальки с немецкого или французского прилагательного, очень искусственного слова, известного с конца XVIII века. Однако только Л. Толстой решился использовать слово исключительно, затем - Короленко, Куприн, сделав его литературным словом.
Трудно себе представить, что еще первые читатели «Анны Карениной» воспринимали его как необычное слово, однако это так.
Накопление слов, которые выражают отношение человека к факту, шло своеобразными волнами. При этом извлекались они из самых разных источников, соотносились со словами европейских языков, составлялись из частей книжных слов, полузабытых и ветхих, выделялись из прилагательных, уже получивших к тому времени новое значение.
В результате стало возможным выразить и простое удивление простодушного человека: бесподобно -удивительно - поразительно; и сдержанное изумление образованного человека: невообразимо - невыразимо - немыслимо; и рассудочное впечатление скептика: неимоверно - неправдоподобно - невероятно; и реалистическую точку зрения современного человека, который опирается уже не на чувство или мнение, а на реальный факт: чрезвычайно - небывало - беспримерно. На все случаи жизни и для самых разных потребностей составились в нашей речи выражения, с помощью которых можем мы высказать свое отношение к тому, что видим и чувствуем.
Но этого мало. Изменялась и форма выражения >этих отношений. В поисках тех пределов, за которыми >УЖе как будто нет дальнейших степеней выразительности, русская речь дошла до описательных выражений, подражая, быть может, другим языкам: кому-то хорошо до невероятности, до чрезвычайности, до невозможности!
Усиление чувства, крайние степени изумления в слове сегодня еще носят разговорный характер, в литературный язык их еще не допустили. Однако за ними, по-видимому, будущее, потому что... Да потому, что нет больше слов, особым значением своих корней способных продолжить эту длинную цепь выражений. Все уже было. Все известно. Но языку нужны новые слова. Вот и создаются аналитические конструкции с помощью самого абстрактного по смыслу суффикса имен существительных -ость, хотя и от тех же самых прилагательных, которые дали в свое время наречия невероятно, чрезвычайно, невозможно. Смысл старых корней понятен, но передается все новым и новым словам: невероятно - до невероятности и т.д.
Мало выразить удивление перед непостижимостью увиденного. Нужно и оценить то новое, что увидел. Из дали времен дошло до нас книжное слово прекрасно, которое затем сменило народное русское красиво -оно сохранилось в безыскусном и простецком «Красота, красотища!» Но в середине XIX века и это новое показалось невыразительным, пресным. В романе «Юность» Л. Толстой осуждает речь студентов-разно-чинцев, которые «употребляли слова глупец вместо дурак, словно вместо точно, великолепно вместо прекрасно и т.п.». Это т.п. примечательно: значит, многими словами разночинцы поразили потомственного дворянина, графа. Белинский тоже любил слово великолепно! Писарев - употреблял. Его, однако, не поместил в свой словарь академик Я. К. Грот: в 1895 году оно еще не было литературным.
Небезызвестный А. Б. тогда же высказался так: «Великолепно. Это наречие по своему буквальному значению относится к богатству и изяществу внешнему, осязательному (славянское - благолепие, велелепие). У нас же великолепный человек в смысле его нравственных качеств, великолепная идея, великолепная погода, великолепный свиной окорок, великолепный писатель - слышатся сплошь и рядом». Сказано в 1889 году, когда составлялся словарь Я. К. Грота. Но сегодня именно так мы и говорим, когда хотим выразить свое восхищение чем-то незаурядным.
В книге рассказано об истории русского языка: о судьбах отдельных слов и выражений, о развитии системы частей речи, синтаксической структуры предложения, звукового строя.
В четырех разделах книги (Язык – Ментальность – Культура – Ситуация) автор делится своими впечатлениями о нынешнем состоянии всех трех составляющих цивилизационного пространства, в границах которого протекает жизнь россиянина. На многих примерах показано направление в развитии литературного языка, традиционной русской духовности и русской культуры, которые пока еще не поддаются воздействию со стороны чужеродных влияний, несмотря на горячее желание многих разрушить и обесценить их. Книга предназначена для широкого круга читателей, которых волнует судьба родного слова.
Книга представляет собой фундаментальное исследование русской ментальности в категориях языка. В ней показаны глубинные изменения языка как выражения чувства, мысли и воли русского человека; исследованы различные аспекты русской ментальности (в заключительных главах — в сравнении с ментальностью английской, немецкой, французской и др.), основанные на основе русских классических текстов (в том числе философского содержания).В. В. Колесов — профессор, доктор филологических наук, четверть века проработавший заведующим кафедрой русского языка Санкт-Петербургского государственного университета, автор многих фундаментальных работ (среди последних пятитомник «Древняя Русь: наследие в слове»; «Философия русского слова», «Язык и ментальность» и другие).Выход книги приурочен к 2007 году, который объявлен Годом русского языка.
В четвертой книге серии «Древняя Русь» автор показывает последовательное мужание мысли в русском слове — в единстве чувства и воли. Становление древнерусской ментальности показано через основные категории знания и сознания в постоянном совершенствовании форм познания. Концы и начала, причины и цели, пространство и время, качество и количество и другие рассмотрены на обширном древнерусском материале с целью «изнутри» протекавших событий показать тот тяжкий путь, которым прошли наши предки к становлению современной ментальности в ее познавательных аспектах.
Шестнадцатый выпуск из научной серии «Концептуальные исследования» представляет собой учебное пособие, разработанное по курсам для магистрантов «Языковые основы русской ментальности» и «Русский язык в концептуальном осмыслении». В его состав входят: теоретические главы, вопросы для обсуждения, темы рефератов, практические задания, списки литературы по темам. Пособие предназначено для магистрантов филологических факультетов вузов, обучающихся по направлению 031000.68 «Филология», а также для студентов, аспирантов, преподавателей.
В популярной форме через историю древнерусских слов, отражавших литературные и исторические образы, бытовые понятия, автор излагает представления восточных славян эпохи Древней Руси (X—XIV вв.) в их развитии: об окружающем мире и человеке, о семье и племени, о власти и законе, о жизни и свободе, о доме и земле. Семантическое движение социальных и этических терминов прослеживается от понятий первобытно-общинного строя (этимологические реконструкции) до времени сложения первых феодальных государств в обстановке столкновения языческой и христианской культур.
Что такое литература русской диаспоры, какой уникальный опыт запечатлен в текстах писателей разных волн эмиграции, и правомерно ли вообще говорить о диаспоре в век интернет-коммуникации? Авторы работ, собранных в этой книге, предлагают взгляд на диаспору как на особую культурную среду, конкурирующую с метрополией. Писатели русского рассеяния сознательно или неосознанно бросают вызов литературному канону и ключевым нарративам культуры XX века, обращаясь к маргинальным или табуированным в русской традиции темам.
Виктор Топоров (1946–2013) был одним из самых выдающихся критиков и переводчиков своего времени. В настоящем издании собраны его статьи, посвященные литературе Западной Европы и США. Готфрид Бенн, Уистен Хью Оден, Роберт Фрост, Генри Миллер, Грэм Грин, Макс Фриш, Сильвия Платт, Том Вулф и многие, многие другие – эту книгу можно рассматривать как историю западной литературы XX века. Историю, в которой глубина взгляда и широта эрудиции органично сочетаются с неподражаемым остроумием автора.
Так как же рождаются слова? И как создать такое слово, которое бы обрело свою собственную и, возможно, очень долгую жизнь, чтобы оставить свой след в истории нашего языка? На этот вопрос читатель найдёт ответ, если отправится в настоящее исследовательское путешествие по бескрайнему морю русских слов, которое наглядно покажет, как наши предки разными способами сложения старых слов и их образов создавали новые слова русского языка, древнее и богаче которого нет на земле.
Набоков ставит себе задачу отображения того, что по природе своей не может быть адекватно отражено, «выразить тайны иррационального в рациональных словах». Сам стиль его, необыкновенно подвижный и синтаксически сложный, кажется лишь способом приблизиться к этому неизведанному миру, найти ему словесное соответствие. «Не это, не это, а что-то за этим. Определение всегда есть предел, а я домогаюсь далей, я ищу за рогатками (слов, чувств, мира) бесконечность, где сходится все, все». «Я-то убежден, что нас ждут необыкновенные сюрпризы.
Содержание этой книги напоминает игру с огнём. По крайней мере, с обывательской точки зрения это, скорее всего, будет выглядеть так, потому что многое из того, о чём вы узнаете, прилично выделяется на фоне принятого и самого простого языкового подхода к разделению на «правильное» и «неправильное». Эта книга не для борцов за чистоту языка и тем более не для граммар-наци. Потому что и те, и другие так или иначе подвержены вспышкам языкового высокомерия. Я убеждена, что любовь к языку кроется не в искреннем желании бороться с ошибками.
Наталья Громова – прозаик, историк литературы 1920-х – 1950-х гг. Автор документальных книг “Узел. Поэты. Дружбы. Разрывы”, “Распад. Судьба советского критика в 40-е – 50-е”, “Ключ. Последняя Москва”, “Ольга Берггольц: Смерти не было и нет” и др. В книге “Именной указатель” собраны и захватывающие архивные расследования, и личные воспоминания, и записи разговоров. Наталья Громова выясняет, кто же такая чекистка в очерке Марины Цветаевой “Дом у старого Пимена” и где находился дом Добровых, в котором до ареста жил Даниил Андреев; рассказывает о драматурге Александре Володине, о таинственном итальянском журналисте Малапарте и его знакомстве с Михаилом Булгаковым; вспоминает, как в “Советской энциклопедии” создавался уникальный словарь русских писателей XIX – начала XX века, “не разрешенных циркулярно, но и не запрещенных вполне”.