Гордый наш язык - [11]
В своих «Записках старой смолянки» В. П. Быкова описывает арест петрашевцев в 1849 году и называет их «безумные «молодые» люди» - в кавычках. Не все они были молодыми по возрасту, но все, по ее мнению, равно «безумные»; два года спустя то же слово Дается уже без кавычек: «Попадаются иногда молодые люди, выходящие из обычной и избитой колеи». Вряд ли это личное отношение смолянки к юношам, >в числе которых были и ее друзья. Кавычки поначалу передают переносное значение слова, но довольно >СКоР° оказываются излишними: сочетание молодые >Л|оди становится термином социального звучания и >Значит примерно то же, что несколько позже связывали с выражением новые люди. Традиционный термин в условиях николаевской России наполняется новым содержанием, и не одно желание эмоциональным подчеркиванием смысла выделить его движет этим перебором общественно значимых терминов.
Молодые люди, как выражение с положительным значением, со временем расширило свой смысл. Так стали говорить о молодом, незрелом, еще не очень самостоятельном мужчине. В начале XX века вошло в обиход и обращение, известное до нашего времени: «Молодой человек!» В одной из пьес его использует А. Чехов, очень тонко чувствовавший всякую новинку в современном ему разговорном языке.
Стоило только появиться «молодому человеку» -как обращению к любому мужчине, в ряд с ним возникает и «девушка»! Это обращение, сменяя старое барышня, впервые появилось в разговорной речи Москвы 20-х годов XX века; подобрав его там, пустил в оборот и сделал всеобщим достоянием В. Маяковский. Конечно, поэт не предполагал, что и пожилых продавщиц в магазине станут окликать: «Девушка-а-а!»
Как только термин социального характера путем эмоционального сдвига расширяет сферу своего употребления, он становится словом с неопределенным значением и только смущает умы. Так и в этом случае. Девушка - не только лицо женского пола, не состоящее в браке, но и служанка в доме, прислуга, - таковы два значения слова, прямое и переносное (социальное), пришедшие к нам из прошлого. И барышня и прислуга одновременно; и кто знает, не скрывается ли за сдвигом значения в словах барышня - девушка стремление поднять служанку-девушку до уровня барышни? Переносные значения слов в каждое время свои. Так кем же оказывается «девушка» в магазине сегодня?
От ХЛЫЩА до стиляги
В тех словах, которые мы только что рассмотрели, хотя бы смысл, переносное значение развивается на основе образа, вынесенного из дали времен. Но есть и слова-знаки, самим существованием своим осуждающие пустоту прожигателей жизни, ничем не интересующихся и социально бесполезных лиц. Названия для них в разговорной русской речи не было. В XVIII веке придумали было называть их щепетинниками - от слова щепа: плывет бесполезная стружка по воле стихий, и все. Слово в нашей речи не укрепилось, и тогда обратились к испытанному средству: к иностранным словам. Вот проходят они перед нами в бытовых повестях прошлого века: монтеры, шикарй, форсуны...
В том же ряду хрипы - выразительное изобретение одного гусара; по свидетельству П. А. Вяземского, «слово хрип означало какое-то хватовство, соединенное с высокомерием и выражаемое искусственною хриплостью голоса». Хрипели, свистали и сплевывали на петербургские мостовые многие поколения этих мо-лодцов-удальцов, и вглядитесь, чей это портрет - уже в наши дни: «Шалопаи сновали по улицам, насупивши брови, фыркая во все стороны и не произнося ни одного звука, кроме го-го-п>!»? (М. Е. Салтыков-Щедрин). Каждое время воспринимало таких по-своему, отмечая тот или другой выразительный признак.
Например, понятие «золотая молодежь», постепенно наполняясь серьезным и, как теперь говорят, престижным содержанием, прошло путь от вивёра - про->жигателя жизни и такого же легкомысленного жуира, через фешенеблей и денди до джентльменов. Само отношение к подобным словам показывает, что рожда-лись они в особой среде, и среди «своих» получали все более положительное значение. При этом французское медленно поворачивалось на английское: не прожигатель жизни вивёр, а расторопный джентльмен.
Не всякий денди мог выдержать «тон», многие сбивались на вульгарность. И они получили свои имена, особенность которых в их исключительной краткости и вместе - в некотором презрении. Пошляк, при отсутствии вкуса, но с претензией - пшют, хлыщ, фат... Наверное, и современное пижон из той же стаи, хотя это французское слово мы и заимствовали из воровского жаргона.
Интересно слово хлыщ, - в отличие от прочих оно, как ни странно, русское, придумано нарочно. И. И. Панаев в 1854 году говорил: «Это слово сорвалось у меня с языка... Нам всем очень понравилось это слово; мы приняли его без возражений и пустили в ход. Теперь оно по нашей милости начинает распространяться». Чтобы слово распространилось, мало было пустить его в кругу петербургских литераторов. Нужно было еще и «освятить» обличительное слово в каком-то популярном тексте - и тот же Панаев пишет повесть о петербургских хлыщах; Короленко говорил о петербургских пшютах, хлыщах в журналистике, Боборыкин - о хлюстах и петербургских жуирах, Л. Толстой - о фатах и т.д.
В книге рассказано об истории русского языка: о судьбах отдельных слов и выражений, о развитии системы частей речи, синтаксической структуры предложения, звукового строя.
В четырех разделах книги (Язык – Ментальность – Культура – Ситуация) автор делится своими впечатлениями о нынешнем состоянии всех трех составляющих цивилизационного пространства, в границах которого протекает жизнь россиянина. На многих примерах показано направление в развитии литературного языка, традиционной русской духовности и русской культуры, которые пока еще не поддаются воздействию со стороны чужеродных влияний, несмотря на горячее желание многих разрушить и обесценить их. Книга предназначена для широкого круга читателей, которых волнует судьба родного слова.
Книга представляет собой фундаментальное исследование русской ментальности в категориях языка. В ней показаны глубинные изменения языка как выражения чувства, мысли и воли русского человека; исследованы различные аспекты русской ментальности (в заключительных главах — в сравнении с ментальностью английской, немецкой, французской и др.), основанные на основе русских классических текстов (в том числе философского содержания).В. В. Колесов — профессор, доктор филологических наук, четверть века проработавший заведующим кафедрой русского языка Санкт-Петербургского государственного университета, автор многих фундаментальных работ (среди последних пятитомник «Древняя Русь: наследие в слове»; «Философия русского слова», «Язык и ментальность» и другие).Выход книги приурочен к 2007 году, который объявлен Годом русского языка.
В четвертой книге серии «Древняя Русь» автор показывает последовательное мужание мысли в русском слове — в единстве чувства и воли. Становление древнерусской ментальности показано через основные категории знания и сознания в постоянном совершенствовании форм познания. Концы и начала, причины и цели, пространство и время, качество и количество и другие рассмотрены на обширном древнерусском материале с целью «изнутри» протекавших событий показать тот тяжкий путь, которым прошли наши предки к становлению современной ментальности в ее познавательных аспектах.
Шестнадцатый выпуск из научной серии «Концептуальные исследования» представляет собой учебное пособие, разработанное по курсам для магистрантов «Языковые основы русской ментальности» и «Русский язык в концептуальном осмыслении». В его состав входят: теоретические главы, вопросы для обсуждения, темы рефератов, практические задания, списки литературы по темам. Пособие предназначено для магистрантов филологических факультетов вузов, обучающихся по направлению 031000.68 «Филология», а также для студентов, аспирантов, преподавателей.
В популярной форме через историю древнерусских слов, отражавших литературные и исторические образы, бытовые понятия, автор излагает представления восточных славян эпохи Древней Руси (X—XIV вв.) в их развитии: об окружающем мире и человеке, о семье и племени, о власти и законе, о жизни и свободе, о доме и земле. Семантическое движение социальных и этических терминов прослеживается от понятий первобытно-общинного строя (этимологические реконструкции) до времени сложения первых феодальных государств в обстановке столкновения языческой и христианской культур.
Виктор Топоров (1946–2013) был одним из самых выдающихся критиков и переводчиков своего времени. В настоящем издании собраны его статьи, посвященные литературе Западной Европы и США. Готфрид Бенн, Уистен Хью Оден, Роберт Фрост, Генри Миллер, Грэм Грин, Макс Фриш, Сильвия Платт, Том Вулф и многие, многие другие – эту книгу можно рассматривать как историю западной литературы XX века. Историю, в которой глубина взгляда и широта эрудиции органично сочетаются с неподражаемым остроумием автора.
Так как же рождаются слова? И как создать такое слово, которое бы обрело свою собственную и, возможно, очень долгую жизнь, чтобы оставить свой след в истории нашего языка? На этот вопрос читатель найдёт ответ, если отправится в настоящее исследовательское путешествие по бескрайнему морю русских слов, которое наглядно покажет, как наши предки разными способами сложения старых слов и их образов создавали новые слова русского языка, древнее и богаче которого нет на земле.
Набоков ставит себе задачу отображения того, что по природе своей не может быть адекватно отражено, «выразить тайны иррационального в рациональных словах». Сам стиль его, необыкновенно подвижный и синтаксически сложный, кажется лишь способом приблизиться к этому неизведанному миру, найти ему словесное соответствие. «Не это, не это, а что-то за этим. Определение всегда есть предел, а я домогаюсь далей, я ищу за рогатками (слов, чувств, мира) бесконечность, где сходится все, все». «Я-то убежден, что нас ждут необыкновенные сюрпризы.
Содержание этой книги напоминает игру с огнём. По крайней мере, с обывательской точки зрения это, скорее всего, будет выглядеть так, потому что многое из того, о чём вы узнаете, прилично выделяется на фоне принятого и самого простого языкового подхода к разделению на «правильное» и «неправильное». Эта книга не для борцов за чистоту языка и тем более не для граммар-наци. Потому что и те, и другие так или иначе подвержены вспышкам языкового высокомерия. Я убеждена, что любовь к языку кроется не в искреннем желании бороться с ошибками.
Литературная деятельность Владимира Набокова продолжалась свыше полувека на трех языках и двух континентах. В книге исследователя и переводчика Набокова Андрея Бабикова на основе обширного архивного материала рассматриваются все основные составляющие многообразного литературного багажа писателя в их неразрывной связи: поэзия, театр и кинематограф, русская и английская проза, мемуары, автоперевод, лекции, критические статьи и рецензии, эпистолярий. Значительное внимание в «Прочтении Набокова» уделено таким малоизученным сторонам набоковской творческой биографии как его эмигрантское и американское окружение, участие в литературных объединениях, подготовка рукописей к печати и вопросы текстологии, поздние стилистические новшества, начальные редакции и последующие трансформации замыслов «Камеры обскура», «Дара» и «Лолиты».
Наталья Громова – прозаик, историк литературы 1920-х – 1950-х гг. Автор документальных книг “Узел. Поэты. Дружбы. Разрывы”, “Распад. Судьба советского критика в 40-е – 50-е”, “Ключ. Последняя Москва”, “Ольга Берггольц: Смерти не было и нет” и др. В книге “Именной указатель” собраны и захватывающие архивные расследования, и личные воспоминания, и записи разговоров. Наталья Громова выясняет, кто же такая чекистка в очерке Марины Цветаевой “Дом у старого Пимена” и где находился дом Добровых, в котором до ареста жил Даниил Андреев; рассказывает о драматурге Александре Володине, о таинственном итальянском журналисте Малапарте и его знакомстве с Михаилом Булгаковым; вспоминает, как в “Советской энциклопедии” создавался уникальный словарь русских писателей XIX – начала XX века, “не разрешенных циркулярно, но и не запрещенных вполне”.