Гордый наш язык - [10]
Молодец, мальчишка, молодой человек
Бывают в языке корни, с которыми веками связаны самые разные, почти не меняющиеся эмоции. Нет-нет да проявят себя, обожгут - и снова в спячку. Декабрист А. Беляев писал о годах учения в морском корпусе: «Кто под розгами не кричал, тот назывался молодцом, чугуном и стариком». Молодец - молодой, но при чем тут старик? Да и с молодцом тут не все ясно: мблодец или молодёц?
На самом деле молодец никогда не вызывал особых симпатий. Озорник, задира, обидчик... Молодо-зелено, опыта нет, а дерзости хоть отбавляй: идут молодые из дома по белу свету наездниками да ушкуйниками, свет повидать да силушкой помериться. Уменьшительный суффикс вполне уместен при этом слове, потому что молодец не просто молод, он мал еще для самостоятельной жизни.
Со временем стали молодцы молодцами, - потребовалось новое слово, чтобы отметить им непослушных людей вроде Васьки Буслаева. С XVII века известны и мальчики - слово, которое еще в начале XIX века было весьма осудительным: у Ф. Сологуба синоним ему: «эти молокососы». Однако и с мальчиками разобрались, приспособили слово для обозначения того возраста, который прежде именовался отрочеством.
Но, видимо, очень нуждались все-таки в слове, которым со всем осуждением можно было выразить свое отрицательное отношение к буйству зеленых и молодых, без руля и ветрил, вступающих в жизнь людей. Усилили слово мальчики суффиксом и получили: мальчишки! В журнальной борьбе середины XIX века мальчишки - тоже ругательное слово. Таким его сделал редактор московских изданий М. Н. Катков. Революционных демократов «называли свистунами, нигилистами, мальчишками, для них придумано слово свистопляска», -говорит Д. И. Писарев, современник Каткова.
Одной отрицательной эмоцией дела не сделаешь. Нужно было ответить Каткову, подобрать слово, близкое по смыслу, но уже положительного свойства. И. И. Панаев вспоминал, как в кругу «Современника» рождалось такое слово, немного литературное, не столь короткое, но зато уважительное: молодые люди. По составу слов оно не ново, уже просветители XVIII века молодыми людьми называли тех, кто возрастом противопоставлен старикам. Да и потом сочетание сохраняло исконное свое значение; например, Ф. М. Достоевский говорит: «не дети, а подростки, будущие молодые люди». В подцензурной печати возникает эмоционально новое выражение - молодые люди. Не молодецкую удаль, не легкомыслие бульварных мальчишек выражает это понятие - это о людях, достойных уважения, хотя еще и молодых. С ними следует вести серьезный разговор. Потому и встретили в штыки это сочетание противники революционных демократов. «Вы, молодые люди!» - иронически говорит один из героев соллогубовского «Тарантаса». То же в «Петербургских трущобах» Вс. Крестовского: «Знаете ли, >какие эти молодые люди? Богоотступники, красные!» Нет, не случайно тогда же обронил Достоевский: «Молодой человек... молодое перо... а еще обижается за слово молодой!» Как не обидеться...
Так в идейной борьбе наметилось противостояние: молодые люди встали против мальчишек. Устойчивое слово, почти термин. Не молодцы - люди. Молодые люди.
Шестнадцатилетнего мальчика принимали в салоне «как взрослого молодого человека», а те, кому оказался он не по нраву, величали его мальчишкой. Так, в мемуарах Д. Свербеева взрослый (зрелый) четко отличен от мальчишки. Тут не один возрастной признак, а нечто большее. Знаменитый педагог В. Острогорский таким же образом противопоставил понятия молодой человек и мальчишка: в университете «смотрели на нас не как на мальчишек, а как на молодых людей, пришедших взять у них знания».
В осудительном слове мальчишка как бы сошлись и мальчик, и молодой человек, но со временем эмоция в этом слове как-то угасла, и в новом эмоциональном накале в разговорный язык поступали слова из жаргонов и просторечия. У изысканных аристократов в их мемуарах выражением высшей степени отвращения к выскочкам-биржевикам и прочим «случайным людям» стали слова ребята, парни, мальчишки. Теперь не одно лишь классовое отношение к подобным людям содержится в унижающем слове мальчишка. Те же мемуаристы с таким же осуждением говорят о «кровавом мальчуганстве», «мальчишестве», «мальчишеском безумстве», отзываясь о действиях царского правительства в связи с событиями 1905 года. Мальчишки, мальчуганы, парни, ребята... Эмоциональная насыщенность смысла, который все эти слова в себе несут, усиливается неспособностью к делу, незрелостью, тупостью.
Тем временем развивалось и понятие о «молодом человеке». Поначалу он «молод», потому что еще учится. Но вот как, по словам В. Г. Белинского, понимали молодого человека в Москве 1844 года: «Люди, поставившие образованность целью своей жизни, сначала бывают молодыми людьми, подающими о себе большие надежды, и потом, если вовремя не выедут из Москвы, делаются москвичами и тогда уже перестают подавать о себе какие-нибудь надежды, как люди, для которых прошла пора обещать, а пора исполнять еще не наступила». В повести Л. Толстого «Казаки» Оленин еще «был то, что называется молодой человек в московском обществе», а тогда это означало: не учится, не служит, промотал состояние. В 1882 году тот же Л. Толстой говорит о
В книге рассказано об истории русского языка: о судьбах отдельных слов и выражений, о развитии системы частей речи, синтаксической структуры предложения, звукового строя.
В четырех разделах книги (Язык – Ментальность – Культура – Ситуация) автор делится своими впечатлениями о нынешнем состоянии всех трех составляющих цивилизационного пространства, в границах которого протекает жизнь россиянина. На многих примерах показано направление в развитии литературного языка, традиционной русской духовности и русской культуры, которые пока еще не поддаются воздействию со стороны чужеродных влияний, несмотря на горячее желание многих разрушить и обесценить их. Книга предназначена для широкого круга читателей, которых волнует судьба родного слова.
Книга представляет собой фундаментальное исследование русской ментальности в категориях языка. В ней показаны глубинные изменения языка как выражения чувства, мысли и воли русского человека; исследованы различные аспекты русской ментальности (в заключительных главах — в сравнении с ментальностью английской, немецкой, французской и др.), основанные на основе русских классических текстов (в том числе философского содержания).В. В. Колесов — профессор, доктор филологических наук, четверть века проработавший заведующим кафедрой русского языка Санкт-Петербургского государственного университета, автор многих фундаментальных работ (среди последних пятитомник «Древняя Русь: наследие в слове»; «Философия русского слова», «Язык и ментальность» и другие).Выход книги приурочен к 2007 году, который объявлен Годом русского языка.
В четвертой книге серии «Древняя Русь» автор показывает последовательное мужание мысли в русском слове — в единстве чувства и воли. Становление древнерусской ментальности показано через основные категории знания и сознания в постоянном совершенствовании форм познания. Концы и начала, причины и цели, пространство и время, качество и количество и другие рассмотрены на обширном древнерусском материале с целью «изнутри» протекавших событий показать тот тяжкий путь, которым прошли наши предки к становлению современной ментальности в ее познавательных аспектах.
Шестнадцатый выпуск из научной серии «Концептуальные исследования» представляет собой учебное пособие, разработанное по курсам для магистрантов «Языковые основы русской ментальности» и «Русский язык в концептуальном осмыслении». В его состав входят: теоретические главы, вопросы для обсуждения, темы рефератов, практические задания, списки литературы по темам. Пособие предназначено для магистрантов филологических факультетов вузов, обучающихся по направлению 031000.68 «Филология», а также для студентов, аспирантов, преподавателей.
В популярной форме через историю древнерусских слов, отражавших литературные и исторические образы, бытовые понятия, автор излагает представления восточных славян эпохи Древней Руси (X—XIV вв.) в их развитии: об окружающем мире и человеке, о семье и племени, о власти и законе, о жизни и свободе, о доме и земле. Семантическое движение социальных и этических терминов прослеживается от понятий первобытно-общинного строя (этимологические реконструкции) до времени сложения первых феодальных государств в обстановке столкновения языческой и христианской культур.
Виктор Топоров (1946–2013) был одним из самых выдающихся критиков и переводчиков своего времени. В настоящем издании собраны его статьи, посвященные литературе Западной Европы и США. Готфрид Бенн, Уистен Хью Оден, Роберт Фрост, Генри Миллер, Грэм Грин, Макс Фриш, Сильвия Платт, Том Вулф и многие, многие другие – эту книгу можно рассматривать как историю западной литературы XX века. Историю, в которой глубина взгляда и широта эрудиции органично сочетаются с неподражаемым остроумием автора.
Так как же рождаются слова? И как создать такое слово, которое бы обрело свою собственную и, возможно, очень долгую жизнь, чтобы оставить свой след в истории нашего языка? На этот вопрос читатель найдёт ответ, если отправится в настоящее исследовательское путешествие по бескрайнему морю русских слов, которое наглядно покажет, как наши предки разными способами сложения старых слов и их образов создавали новые слова русского языка, древнее и богаче которого нет на земле.
Набоков ставит себе задачу отображения того, что по природе своей не может быть адекватно отражено, «выразить тайны иррационального в рациональных словах». Сам стиль его, необыкновенно подвижный и синтаксически сложный, кажется лишь способом приблизиться к этому неизведанному миру, найти ему словесное соответствие. «Не это, не это, а что-то за этим. Определение всегда есть предел, а я домогаюсь далей, я ищу за рогатками (слов, чувств, мира) бесконечность, где сходится все, все». «Я-то убежден, что нас ждут необыкновенные сюрпризы.
Содержание этой книги напоминает игру с огнём. По крайней мере, с обывательской точки зрения это, скорее всего, будет выглядеть так, потому что многое из того, о чём вы узнаете, прилично выделяется на фоне принятого и самого простого языкового подхода к разделению на «правильное» и «неправильное». Эта книга не для борцов за чистоту языка и тем более не для граммар-наци. Потому что и те, и другие так или иначе подвержены вспышкам языкового высокомерия. Я убеждена, что любовь к языку кроется не в искреннем желании бороться с ошибками.
Литературная деятельность Владимира Набокова продолжалась свыше полувека на трех языках и двух континентах. В книге исследователя и переводчика Набокова Андрея Бабикова на основе обширного архивного материала рассматриваются все основные составляющие многообразного литературного багажа писателя в их неразрывной связи: поэзия, театр и кинематограф, русская и английская проза, мемуары, автоперевод, лекции, критические статьи и рецензии, эпистолярий. Значительное внимание в «Прочтении Набокова» уделено таким малоизученным сторонам набоковской творческой биографии как его эмигрантское и американское окружение, участие в литературных объединениях, подготовка рукописей к печати и вопросы текстологии, поздние стилистические новшества, начальные редакции и последующие трансформации замыслов «Камеры обскура», «Дара» и «Лолиты».
Наталья Громова – прозаик, историк литературы 1920-х – 1950-х гг. Автор документальных книг “Узел. Поэты. Дружбы. Разрывы”, “Распад. Судьба советского критика в 40-е – 50-е”, “Ключ. Последняя Москва”, “Ольга Берггольц: Смерти не было и нет” и др. В книге “Именной указатель” собраны и захватывающие архивные расследования, и личные воспоминания, и записи разговоров. Наталья Громова выясняет, кто же такая чекистка в очерке Марины Цветаевой “Дом у старого Пимена” и где находился дом Добровых, в котором до ареста жил Даниил Андреев; рассказывает о драматурге Александре Володине, о таинственном итальянском журналисте Малапарте и его знакомстве с Михаилом Булгаковым; вспоминает, как в “Советской энциклопедии” создавался уникальный словарь русских писателей XIX – начала XX века, “не разрешенных циркулярно, но и не запрещенных вполне”.