Гордый наш язык - [15]
От частого употребления подхваченного выражения постепенно происходило взаимное «перетекание» оттенков смысла, так что со временем оба слова стали казаться одинаково русскими, тем более что есть ведь и русское слово полный.
Строго говоря, окончательного совпадения в значениях двух слов так и не произошло. Ведь целиком по своему смыслу значит быть целым, а полностью значит быть полным. Сегодня только в разговорной речи мы смешиваем эти два значения, а на самом деле, выступая вместе, они как бы дополняют общую характеристику действия: сделать целиком - в целостном виде, сделать полностью - в законченном исполнении. Выходит, что новое сочетание продолжает древнюю традицию русских сочетаний такого типа, в которых оба слова окончательно в своих значениях не совпадают: стыд и срам, радость и веселье. Чтобы понять особенность выражения как приемлемого литературного факта, сравним его с другими, внешне похожими сочетаниями слов. Они также возникли недавно.
В общем и целом как канцелярско-административ-ный жаргон отмечается с 20-х годов, но это не русское образование, а перевод с немецкого im grossen und ganzen (в общем) - чужой оборот, холодный и официальный; он не смог органически приладиться к нашей речи всем составом своих частей, хотя в публицистике и известен с конца XIX века; правда, поначалу выражение еще очень конкретно: «Рассматриваемая с исторической объективностью, в общем и целом, личность Некрасова является перед нами очень выдающеюся, мало того - очень замечательною, весьма крупною и чрезвычайно даровитою», - пишет М. Антонович; повторение характеристик (очень - весьма - чрезвычайно) допускает и повторение смысла в нашем сочетании, хотя общее - не совсем то, что целое. «Журналист» 1925 года резко осуждает этот «газетный штамп» - потому что через язык газеты он и входил в массы. Разница между объемностью выражения целиком и полностью и сухостью в общем и целом до сих пор осознается в стилистических их расхождениях.
Вместо выражений могли прийти в нашу речь и отдельные слова того же общего смысла. А. Б. в 1889 >Г°ДУ осуждал новое слово всецело: «Слова совершенно, вполне нередко сторонятся перед ворвавшимся не очень издавна в наш язык семинарским всецело, не заключающем в себе и подобия благозвучия. Не в видах ли прикрасы слога он так настоятельно нужен?» всецело и сейчас еще не вошло в разговорную речь >как естественная ее краска. Являясь внешне словом, на самом деле это сжатый оборот весь целиком. Сокращенное слово со своим эмоциональным зарядом, хотя и не таким уж красочным.
Порядок дня и повестка дня
Слово порядок в значении режим употребляется в русском языке с середины XIX века - от Тургенева до Чехова; это перевод французских или немецких сочетаний типа старый порядок, порядок жизни и др. Сто лет спустя эти сочетания получили уже и русскую форму: распорядок жизни или старые порядки.
Порядок дня - перевод немецкого выражения, впервые употребленный в публицистике В. И. Ленина (1902). Еще в 1939 году словарь Ушакова считал это сочетание, которое подразумевало вопросы, предназначенные для обсуждения на заседании, сугубо официальным, но вскоре оно утратило официальность и породило несколько новых: «В порядке дня стоит вопрос», «Поставить в порядок дня», т.е. поставить на очередь для рассмотрения и разрешения, причем не обязательно в заседании.
Увлечение новым выражением после коммунистической революции было повальным. «Журналист» в 1928 году писал: «Постоянно стоящий на повестке порядок дня навязал всем выражение в порядке. Мы говорим: в порядке вопроса, информации, обсуждения и т.д. Один очень хороший оратор в публичной речи выразился даже так: В то время многие кончали с собой в порядке самоубийства!» Оттуда же, видимо, и восклицания «Порядок!», «Порядочек!». Как часто бывает, серьезная формула, пущенная в обиход, затаскалась и вылиняла. Спасло ее только то, что связана была она со многими другими, вполне литературными выражениями.
Отчасти пересекалось сочетание порядок дня с известным церковнославянским выражением злоба дня: на злобу дня - это существенные вопросы, подлежащие общественному обсуждению; книжное слово злоба значит тут забота. Однако сочетание было чужим, книжным, со временем обозначилось стремление создать собственно русские, разговорные варианты с тем же самым смыслом. Прежде всего попытали известный авторитет - французский язык - и нашли в нем сочетание, которое перевели так: вопрос дня. «У нас в Москве вопрос дня, если можно так выразиться, -Рашель», - писал о гастролях французской актрисы «Пантеон» в 1853 году. «Галлицизм», - педантично замечает на это «Москвитянин», - по-русски сказать -«повсюдный, господствующий вопрос».
Русская замена оказалась не столь уж и удачна. Журнал «Свисток» иронизировал над новым сочетанием слов, говоря, что ныне (1860) все имеют слабость «отыскивать вопросы» или «ставить вопросы». Злоба Дня постепенно отходила в высокий слог. В «Отечественных записках» 1880 года совершенно серьезно Употребляется и выражение «несколько слов по поводу вопросов злобы дня» - и старое и новое вместе, одно как бы поясняет другое, еще непривычное. В народнической публицистике в распавшееся сочетание пытаются подставить все новые уточняющие смысл
В книге рассказано об истории русского языка: о судьбах отдельных слов и выражений, о развитии системы частей речи, синтаксической структуры предложения, звукового строя.
В четырех разделах книги (Язык – Ментальность – Культура – Ситуация) автор делится своими впечатлениями о нынешнем состоянии всех трех составляющих цивилизационного пространства, в границах которого протекает жизнь россиянина. На многих примерах показано направление в развитии литературного языка, традиционной русской духовности и русской культуры, которые пока еще не поддаются воздействию со стороны чужеродных влияний, несмотря на горячее желание многих разрушить и обесценить их. Книга предназначена для широкого круга читателей, которых волнует судьба родного слова.
Книга представляет собой фундаментальное исследование русской ментальности в категориях языка. В ней показаны глубинные изменения языка как выражения чувства, мысли и воли русского человека; исследованы различные аспекты русской ментальности (в заключительных главах — в сравнении с ментальностью английской, немецкой, французской и др.), основанные на основе русских классических текстов (в том числе философского содержания).В. В. Колесов — профессор, доктор филологических наук, четверть века проработавший заведующим кафедрой русского языка Санкт-Петербургского государственного университета, автор многих фундаментальных работ (среди последних пятитомник «Древняя Русь: наследие в слове»; «Философия русского слова», «Язык и ментальность» и другие).Выход книги приурочен к 2007 году, который объявлен Годом русского языка.
В четвертой книге серии «Древняя Русь» автор показывает последовательное мужание мысли в русском слове — в единстве чувства и воли. Становление древнерусской ментальности показано через основные категории знания и сознания в постоянном совершенствовании форм познания. Концы и начала, причины и цели, пространство и время, качество и количество и другие рассмотрены на обширном древнерусском материале с целью «изнутри» протекавших событий показать тот тяжкий путь, которым прошли наши предки к становлению современной ментальности в ее познавательных аспектах.
Шестнадцатый выпуск из научной серии «Концептуальные исследования» представляет собой учебное пособие, разработанное по курсам для магистрантов «Языковые основы русской ментальности» и «Русский язык в концептуальном осмыслении». В его состав входят: теоретические главы, вопросы для обсуждения, темы рефератов, практические задания, списки литературы по темам. Пособие предназначено для магистрантов филологических факультетов вузов, обучающихся по направлению 031000.68 «Филология», а также для студентов, аспирантов, преподавателей.
В популярной форме через историю древнерусских слов, отражавших литературные и исторические образы, бытовые понятия, автор излагает представления восточных славян эпохи Древней Руси (X—XIV вв.) в их развитии: об окружающем мире и человеке, о семье и племени, о власти и законе, о жизни и свободе, о доме и земле. Семантическое движение социальных и этических терминов прослеживается от понятий первобытно-общинного строя (этимологические реконструкции) до времени сложения первых феодальных государств в обстановке столкновения языческой и христианской культур.
Обновленное и дополненное издание бестселлера, написанного авторитетным профессором Мичиганского университета, – живое и увлекательное введение в мир литературы с его символикой, темами и контекстами – дает ключ к более глубокому пониманию художественных произведений и позволяет сделать повседневное чтение более полезным и приятным. «Одно из центральных положений моей книги состоит в том, что существует некая всеобщая система образности, что сила образов и символов заключается в повторениях и переосмыслениях.
Андре Моруа – известный французский писатель, член Французской академии, классик французской литературы XX века. Его творческое наследие обширно и многогранно – психологические романы, новеллы, путевые очерки, исторические и литературоведческие сочинения и др. Но прежде всего Моруа – признанный мастер романизированных биографий Дюма, Бальзака, Виктора Гюго и др. И потому обращение писателя к жанру литературного портрета – своего рода мини-биографии, небольшому очерку о ком-либо из коллег по цеху, не было случайным.
Андре Моруа – известный французский писатель, член Французской академии, классик французской литературы XX века. Его творческое наследие обширно и многогранно – психологические романы, новеллы, путевые очерки, исторические и литературоведческие сочинения и др. Но прежде всего Моруа – признанный мастер романизированных биографий Дюма, Бальзака, Виктора Гюго и др. И потому обращение писателя к жанру литературного портрета – своего рода мини-биографии, небольшому очерку, посвященному тому или иному коллеге по цеху, – не было случайным.
Как литература обращается с еврейской традицией после долгого периода ассимиляции, Холокоста и официального (полу)запрета на еврейство при коммунизме? Процесс «переизобретения традиции» начинается в среде позднесоветского еврейского андерграунда 1960–1970‐х годов и продолжается, как показывает проза 2000–2010‐х, до настоящего момента. Он объясняется тем фактом, что еврейская литература создается для читателя «постгуманной» эпохи, когда знание о еврействе и иудаизме передается и принимается уже не от живых носителей традиции, но из книг, картин, фильмов, музеев и популярной культуры.
Что такое литература русской диаспоры, какой уникальный опыт запечатлен в текстах писателей разных волн эмиграции, и правомерно ли вообще говорить о диаспоре в век интернет-коммуникации? Авторы работ, собранных в этой книге, предлагают взгляд на диаспору как на особую культурную среду, конкурирующую с метрополией. Писатели русского рассеяния сознательно или неосознанно бросают вызов литературному канону и ключевым нарративам культуры XX века, обращаясь к маргинальным или табуированным в русской традиции темам.
Набоков ставит себе задачу отображения того, что по природе своей не может быть адекватно отражено, «выразить тайны иррационального в рациональных словах». Сам стиль его, необыкновенно подвижный и синтаксически сложный, кажется лишь способом приблизиться к этому неизведанному миру, найти ему словесное соответствие. «Не это, не это, а что-то за этим. Определение всегда есть предел, а я домогаюсь далей, я ищу за рогатками (слов, чувств, мира) бесконечность, где сходится все, все». «Я-то убежден, что нас ждут необыкновенные сюрпризы.