Гордость - [27]

– Не спеши, – говорит он. – Знаю, это не вино, но можно же притвориться.

Он морщится, когда близняшки подходят и становятся рядом. У Лайлы в руке бокал с чем-то темно-красным.

– Зи, ты чего тормозишь? Это надо пить, а не то! – говорит Лайла, покручивая жидкость в бокале и отставив мизинец. Отхлебывает, закашливается. Кайла, хихикая, хлопает ее по спине.

Краем глаза я вижу, что Дарий отошел поговорить с кем-то еще. Так уже легче, но мне все равно стыдно.

– А мне казалось, вы не любите клюквенный сок, – говорю я близняшкам.

– А это не клюквенный сок, – широко улыбаясь, выпевает Лайла. – Мы дрянные девчонки и мы всех надули!

– Лайла! – ору я шепотом сквозь стиснутые зубы и пытаюсь выхватить у нее бокал.

Но она отдергивает руку, несколько капель попадают на платье. Я слегка отворачиваюсь – выяснить, смотрит ли на нас Дарий. Хватаю Лайлу за локоть и тащу в сторону, но она так и не закрывает рта.

– Молодец Дженайя, наконец-то обзавелась богатеньким бойфрендом. Пусть теперь за него держится, тогда и мы будем жить красиво! – заявляет Лайла, причем достаточно громко – те, кто поближе, слышат, в том числе и Дарий.

Приходится ущипнуть ее за руку, да так крепко, чтобы она даже не вскрикнула. Она понимает, что я не шучу.

– Если не прекратишь валять дурака, расскажу маме с папой, сколько раз ты в прошлом году прогуливала школу, – шепчу я ей в ухо.

Тут даже у Кайлы отвисает челюсть.

Подходит дама в черном, подставляет мне пустой поднос, я забираю у Лайлы бокал и ставлю туда.

– И что там было? – интересуюсь я.

– Красное вино, – говорит Лайла и отходит.

Лайла держится за руку, прикрывая то место, где я ее ущипнула. Я бросаю на нее убийственный взгляд, и на глаза ей наворачиваются слезы. Это, кстати, не просто убийственный взгляд, этот взгляд говорит: «Я тебе сейчас так вмажу, что тебя потом разом закопают».

– А вот мои близняшки! – выпевает у меня за спиной мамин голос, и Лайла тут же приводит свое лицо в порядок. – В девятый класс перешли. Моя гордость и радость, но и седые волосы у меня раньше времени от них же.

Близняшки тут же берут другой тон, потому что, если я могу только щипаться и таращиться, мама своими словами способна опозорить их перед всеми присутствующими. Как вот они только что опозорили меня.

Я ищу глазами Дария – хочется как-то понять, расслышал ли он слова Лайлы о том, что Дженайя ищет богатеньких женихов. Я-то знаю, что это не так, но у Дария хватит тупости поверить в дурацкую болтовню моей безбашенной сестрички. Тут я вижу его – он стоит рядом с Эйнсли, и смотрят они в нашу сторону, Дженайя же разговаривает с Кэрри. Я быстренько отворачиваюсь, но все же вижу их угловым зрением. Эйнсли уперся в нас взглядом. Дарий что-то шепчет ему на ухо, и лицо у Эйнсли меняется.

Мне знаком этот взгляд. Так на нас смотрели, когда мама втискивалась в переполненный вагон, имея при себя двухместную коляску с близняшками, меня, Марисоль и Дженайю – волосы у всех нечесаные, носы мокрые, у каждой пакетик чипсов, чтобы мы сидели тихо, пока мама угомонит младенцев. Смотрели, будто зная наверняка, что мама – мать-одиночка, живет на государственное пособие, бьет нас от безысходности, отцы у нас у всех разные, мы ютимся в жилье для малоимущих и вообще родом из гетто. Так на нас смотрели все: белые, чернокожие, другие матери с детишками, которые ощущали себя ответственными гражданками, потому что родили только двоих или троих. А я в ответ смотрела на них с вызовом и гордостью, и взгляд мой говорил, что я люблю своих родных, да, мы шумные и неопрятные, но мы все заодно и любим друг друга. Там-то я и отрепетировала до совершенства свою бушвикскую свирепую рожу.

Дженайя передвигается к Эйнсли. Только настроение у него изменилось. Я вижу: Дженайя ждет, что Эйнсли отреагирует на то, что она только что сказала. Но он озирается с таким видом, будто готов на все, лишь бы сейчас с ней не разговаривать. Я тут же иду к сестре – мне страшно, что сейчас что-то рухнет. И в тот же миг Эйнсли говорит:

– Дженайя, прости, пожалуйста.

И уходит в сторону кухни; бежит от нее.

– Эйнсли, ты куда? – спрашивает Дженайя.

– Най, погоди, – начинаю я, но только зря: сестра, едва меня не оттолкнув, бегом кидается за Эйнсли.

– Дарий, что ты только что сказал своему брату? – задаю я вопрос.

Дарий пожимает плечами и отвечает:

– Только то, что обязан был сказать.

– Что…

– Зизи, у тебя голова хорошая. Сама сообразишь.

С этими словами Дарий удаляется.

У меня сердце уходит в пятки – я смотрю, как Дженайя с растерянной улыбкой что-то говорит Эйнсли. Он отвечает без улыбки. Ее улыбка гаснет, но в глазах еще теплится надежда, она продолжает говорить. Эйнсли качает головой, морщится, кладет руки Дженайе на плечи. Кажется, он одновременно ее и утешает, и удерживает на расстоянии. Ее улыбка угасает окончательно. Эйнсли одними губами произносит: «Прости» – и исчезает в толпе. Мой черед подойти к сестре.

– Дженайя, – шепчу я и мягко беру ее за руку. В глазах у нее слезы. – Что случилось? Что он тебе сказал?

– Зури, не лезь. Прошу тебя.

Голос у нее хриплый. Она делает шаг назад, проталкивается сквозь разнаряженную толпу.