Гордость - [17]

– Интересно, – говорю я вслух. – А сестра твоя, что ли, все еще там… откуда вы все приехали?

– У Джорджии летняя практика в Вашингтоне.

– Летняя практика? – Я несколько раз киваю, потому что до меня начинает доходить. – А, понятно.

– Чего тебе понятно?

Я передергиваю плечами – не хочется ему все растолковывать.

– Рок-группа, практика, облегающие шорты. Одно к одному.

Он смеется, не размыкая губ.

– Твоя сестра, похоже, не против.

– Моя сестра просто любит новые знакомства.

– Ясное дело.

Со сцены раздается грохот ударных. Некоторые придвигаются к сцене поближе.

– А тебе тоже нравится эта группа? «Бушвик райот».

– Нет. Она Джорджии нравится. – Он глубоко вздыхает, засовывает телефон в задний карман слишком тесных шорт, складывает руки на груди.

– А вот это тебе… нравится? Музыкальные фестивали в парках? В смысле а чего ты не ходишь в парк поиграть в футбол и вообще?

Он морщится.

– Ты не слишком часто вылезаешь за пределы своего райончика, верно?

Я откидываюсь назад, чтобы лучше его видеть. Он смотрит на меня, однако моргает первым.

– Я тебе вот что скажу: в этом районе ты такой же, как все. Копы и все эти белые раз на тебя глянут и решат, что ты из Хоуп-Гарденс – из дома для малоимущих, сколько бы облегающих шорт и дедушкиных туфель ты ни напяливал.

Я наклоняю голову набок, мы смотрим друг на друга.

Он снова двигает подбородком, раздувает ноздри. Я постепенно начинаю понимать, что именно так он реагирует, если его что-то бесит.

– Блин, мы с тобой так славно разговаривали, а тебя опять потянуло налево.

– Налево, налево, – повторяю я строки из песни Бейонсе, указывая большим пальцем и кивая влево.

Дарий вскидывает руки, качает головой.

Я вижу через его плечо, что Дженайя и Эйнсли идут в нашу сторону. У каждого в руке по пакетику с едой – мне таким после прогулки через двадцать кварталов по Никербокер-авеню желудок не наполнишь. Они идут, нарочно сталкиваясь плечами, и создается ощущение, что Дженайя улыбается всем телом.

Дженайя вручает мне мой пакетик – там два маленьких тако – и смеется в ответ на слова Эйнсли. В первый раз после ее приезда на каникулы мне хочется ее убить. Она меня буквально умоляла с ней пойти. А я себя теперь чувствую пятой собачьей ногой, хотя нас тут всего четверо.

– Знаешь, Дженайя, я, пожалуй, домой, – говорю я.

Встаю, Дарий бросает на меня взгляд.

– Стой, почему? Мы же только пришли, – говорит Дженайя.

– Привет, чувак! Эй, Эйнсли! – Нам машет чернокожий парень. Подходит, хлопает Эйнсли по плечу. Эйнсли скованно пожимает ему руку, а новоприбывший тычет в него кулаком, как обычный местный темнокожий. Дарий новоприбывшему едва заметно кивнул – и только.

– Это Дженайя, – представляет сестру Эйнсли. – А это Зури.

Парень смотрит на меня и говорит:

– Как жизнь, Зури? Я Уоррен.

Я нарочито медленно поднимаю сумочку, потом оглядываю Уоррена еще раз. Голос у него низкий, выговор местный, тягучий – не как у этих Дарси.

Он замечает, что я на него пялюсь, а я не отворачиваюсь. Пусть знает, что я его разглядываю, и пусть Дарий это тоже знает. На долгую минуту взгляды наши встречаются, и кажется, что все вокруг – звуки музыки, голоса, теплый летний ветерок, автомобильные гудки и вой сирен вдалеке – полностью замирает.

– Зури как раз собиралась уходить, – невоспитанно заявляет Дарий.

А мы с Уорреном все смотрим друг на друга.

Это не какая-нибудь там любовь с первого взгляда, про которую любит рассуждать Мадрина, это называется по-другому: «я-от-тебя-охреневаю-и-сейчас-прямо-съем-тебя-глазами».

Уоррен делает шаг в мою сторону, вытаскивает телефон из заднего кармана.

– Хочу тебе позвонить, – заявляет он. – Я тоже не прочь познакомиться с сестричкой Бенитес, верно, Эйнс? – И он покровительственно кивает Эйнсли.

– Ты откуда нашу фамилию знаешь? – удивляюсь я.

– Да я из местных, а тут всякий чувак от Сайпрес-Хиллз до Марси знает про сестричек Бенитес и их толстые попы.

– Чего-чего? – тут же вставляю я. – Что там про наши попы?

– Ой! Ну уж прости, знаешь, как оно у мужиков. Да и вряд ли вы тусуетесь с парнями из Хоуп-Гарденс.

Тут настает наш с Дженайей черед удивляться.

– Ты из дома для малоимущих? – спрашиваю я, корча рожу.

– Могла бы с таким видом этого и не говорить.

– Погоди-ка. Я только что говорила про Хоуп-Гарденс вон этому. – Я подбородком указываю на Дария. – А он мне ни слова, что знаком хоть с кем-то из Бушвика, особенно из социального жилья.

Уоррен смеется.

– Мы с Дарием учимся в одной школе, двое из девяти чернокожих в своей параллели. Вот и все.

– В какой школе? – уточняю я.

– В Истоне, на Манхэттене, – отвечает Дженайя, приподняв брови: мол, впечатляет. Я о такой никогда не слышала.

– Меня взяли в программу, по которой умных детей из бедных семейств отправляют в частные школы, – объясняет Уоррен, потирая подбородок. И тоже говорит так, что, мол, впечатляет.

– Частная школа? – говорю я. Мне не удержаться от улыбки, потому что меня честно впечатлил этот парень. Он тоже улыбается. У Уоррена золотая улыбка. Уоррен такой спокойный, ненапряжный. Уоррен – это Бушвик.

И номер телефона будто сам скатывается у меня с языка. Я его произношу, не моргнув, не подумав, просто кидаю ему цифру за цифрой, будто они долларовые купюры, а он стриптизер в клубе, прямо как на тех видео, которые любят смотреть близняшки.