Горцы Кавказа и их освободительная борьба против русских - [81]

Я расположил мой отряд, насколько это было возможно, под крышей; мы сильно страдали от холода, ветер проникал сквозь каждую щель в стенах, а в саклях мы не могли разжечь большой огонь из опасения спалить соломенные крыши. Морозы были в этом году необычайно сильны, а снег лежал еще повсюду.

Обещанный Измаилом и так называемыми депутатами в Константинополе провиант, как и все остальное, оказался ложью. Мне пришла в Синопе хорошая мысль купить там несколько мешков муки и рису, чего, несомненно, могло нам хватать приблизительно на две недели. Мясо и масло можно было здесь купить по очень низкой цене. Приехавший с нами турецкий фурьер, которому Измаил-паша на все возможные случаи дал 10 000 пиастров[84] (мне Измаил-паша сказал на корабле, что выдал ему 100 000 пиастров), взял на себя заботы о провианте, а так как за деньги ничего нельзя было получить, то купил на них у лазских купцов американские бумажные материалы и менял их потом на продукты. Впрочем, все было так дешево, что за два куска бумажной материи, которые, правда, в Туапсе стоили вдвое против их настоящей цены (три талера за кусок), можно было вполне снабдить провиантом 100 человек в течение одного дня; мы могли, таким образом, если бы наш фурьер не был турком, в течение двух месяцев обходиться тем, что мы имели.

28-го после полудня возвратился наш пароход из Вардане и привез с собой нескольких людей из Убыхии, среди которых были также оба друга Измаила – уорки Хаджи-Керандук и Измаил-Беркок. Через полчаса после их приезда мне стал ясен весь обман. Эти люди, не обладавшие большим влиянием в их родном краю, в Туапсе вовсе ничего не значили, даже, напротив, были приняты жителями очень недоверчиво. Поэтому они хотели добиться, чтобы мы отплыли отсюда и прибыли к ним, пытаясь при этом уговорить меня, что они были очень опечалены плохим приемом нас в Туапсе, жителей которого они сильно ругали, уверяя меня, что удобные квартиры и провиант для всего отряда давно уже приготовлены ими. После ознакомления с Измаил-пашой у меня возникло намерение все открыто обсудить и принять решение. Зная хорошо, что в стране очень много различных партий, решил я поэтому, что о каждой из них мне нужно собрать достаточные сведения. В это время как раз собрались из окрестных мест многие тамады и более тысячи человек из Туапсе, привлеченные любопытством. Я попросил старшин собрать совет и вступил в него со своим переводчиком и людьми из Убыхии. После того как я объяснил им цель нашего прибытия и предложения людей из Убыхии, я задал вопрос их совету, должен ли я отправиться в Убыхию и там ждать второго транспорта или делать то же самое в Туапсе. Мой вопрос к их совету очень польстил тамадам. Единогласно шапсуги обрушились на двух уорков. В их присутствии они заявили, что эти два человека – самые большие обманщики в стране, которые всегда сидят на двух стульях и обманывают и турок, и русских, что у них даже гостеприимство не свято[85] и что они в состоянии всех нас продать русским. Заготовленного провианта эти люди не имеют, это ложь, они не могут ни дать его нам, ни продать, потому что у жителей Убыхии ничего нет, они сами приходят к шапсугам и абадзехам воровать или просить милостыню.

Поэтому тамады убеждали меня не поддаваться на хитрость этих уорков, ибо эти люди всегда замышляют что-нибудь недоброе.

Я знал все это очень хорошо, поэтому решил позволить открытое обсуждение вопросов. Еще в Константинополе я наводил справки и меня особенно предостерегали против убыхских уорков. Вскоре после нашей высадки в Туапсе пришли к моим солдатам несколько дезертиров из русской армии, среди них один старый солдат из бывшей польской армии, который после восстания 1831 года был сослан в Кавказскую армию, перешел от русских к абазам и теперь уже около 20 лет находится в рабстве. У него были жена и дети, с которыми он, разумеется, не обращался как со своей собственностью. Он очень хорошо знал абазский язык и обычаи страны, и я узнал от него за 24 часа гораздо больше, чем можно узнать от недоверчивых абазов за месяцы. Как все перебежчики, он особенно уважал Мохамед-Эмина; Сефер-пашу он описывал именно таким, каким впоследствии я сумел его узнать, но особенно он заклинал меня не верить ни в чем уоркам из Убыхии. Оба убыхских дипломата совершенно опешили, когда услышали речь туапсинских тамад. Они возражали им, как умели; но я положил конец совету, объявив, что я во всяком случае буду ждать транспорта в Туапсе.

Люди из Туапсе были правы; два уорка едва только несколько часов находились вблизи нас и успели уже наделать нам много неприятностей. А именно: они сказали вскользь одному абазу, что мы только потому высадились в Туапсе и остались здесь, что хотим заманить к себе наиба, так как имеем тайное приказание от Высокой Порты арестовать его и привезти в Константинополь. Эта ловко пущенная ложь должна была держать наиба в отдалении от нас и достигла своей цели. После того как они еще сотню раз попытались уверить нас в своей дружбе и готовности к услугам, оба эти хищника и достойных друга Измаил-паши уехали; пароход «Кенгуру» взял на борт этих людей, которых он совершенно бесцельно возил вперед и назад, и доставил их снова в Вардане, забрал там свыше двух сотен пассажиров и возвратился в Константинополь. Так как Измаил-паша нанял пароход на прямой и обратный рейсы, то плата за людей из Абазии попала в его карман. Таким образом, наш переезд почти ничего ему не стоил. Английский пароход по настоянию российского посольства был задержан в Константинополе, а против владельца был возбужден процесс, из которого, однако, он вышел счастливо. Между тем в Туапсе все вокруг нас стало тихо и пустынно. Мы выкатывали глаза из орбит, всматриваясь в морскую даль в надежде увидеть на горизонте наших товарищей или по крайней мере наш парусник с боевыми припасами и амуницией. Мороз был порядочный, и плохо одетые абазы сидели в своих саклях; только те, которые чем-нибудь торговали, приходили к нам на берег. Турецкие деньги, особенно мелкие серебряные монетки, не были им знакомы, медь они уже совершенно не хотели брать, за курицу они просили или серебряную монету, или локоть американского ситца, или ружейный патрон. Особенно жадно просили порох и молодые и старые, и за несколько патронов можно было нанять абаза на целый день на беготню по разным поручениям.