Горцы Кавказа и их освободительная борьба против русских - [54]

Когда старик скомандовал: «Назад, к хутору!» – и избрал это направление, то такое отчаянное отступление было единственным, что оставалось абазам. Старый грабитель молниеносно составил план; он был убежден, что все мужчины, способные носить оружие, обыскивают поля, а в хуторе остались только женщины и дети. Если бы иметь преимущество только в 100 шагов и успеть овладеть некоторыми из них и запереться в доме, думал он, то, имея их заложниками и угрожая их жизни, можно бы выговорить себе безопасное отступление.

Расчет был смелый, и все-таки он чуть-чуть не удался. Действительно, в первом пылу преследования почти все мужчины покинули хутор. И это было совершенной случайностью, что как раз в это время отряд в 50 казаков из отдаленной станицы проезжал мимо хутора. Слышны были уже ружейные выстрелы абазов и казаков, которые все более приближались к хутору. Казачий офицер остался с большей частью своего отряда для защиты испуганных женщин и детей и послал меньшую часть к месту сражения. Когда грабители стали приближаться и уже не было сомнений, что они хотят проникнуть в хутор, казаки завалили наскоро ворота и разместились за высоким забором, откуда встретили грабителей сильным огнем.

Положение абазов было отчаянным; последняя надежда рухнула; не оставалось поэтому ничего иного, как только возможно дороже продать свою жизнь. Снаружи ограды хутора, около 100 шагов от ворот, стоял одинокий сарай, который употреблялся для разных хозяйственных целей. Не теряя ни одного мгновения, преследуемые скрылись в сарае, втащив за собой трупы своих товарищей, и заперлись в нем. Начался беспрерывный ружейный огонь между казаками и грабителями, которые быстро просверлили своими кама в тонкой глиняной стене отверстия для стрельбы.

Начало рассветать. Абазы имели одного убитого и троих раненых. Потери казаков неизвестны. Они разместились за заборами и крышами строений. Их выстрелы делались все реже. Абазы также берегли заряды, из которых они уже половину истратили, и стреляли только наверняка.

Вдруг им закричали на адыгском языке, чтобы они не стреляли, так как с ними хотят говорить. Они обещали не стрелять. Из ворот вышел казачий офицер с одним уорком, состоявшим на службе у русских, и начал говорить. Черкес переводил: «Если вы отдадите свое оружие и сдадитесь, то с вами ничего плохого не случится и, хотя вы пришли в нашу страну как разбойники, вам будет оставлена жизнь. Вы видите, что вы не можете больше защищаться, и если вы, несмотря на это, будете сопротивляться, то мы подожжем крышу над вашими головами и всех вас перебьем».

Старый Пшикуи ответил твердым голосом: «Если мы пришли в вашу страну как грабители, то также правда, что вы грабителями приходите в нашу. Только вы приходите с большим войском и пушками, десять против одного, в то время как мы выходим один против ваших десяти. Чтобы мы отдали наше оружие и сделались вашими пленниками, как маленькие дети, этого, как вы знаете, быть не может; мы не можем опозорить на вечные времена нашу фамилию и наше племя; наше оружие берут только с наших трупов, но не тогда, когда мы живы. Мы знаем хорошо, что великий Тха нас отдал в ваши руки и что вы нас всех можете убить; вас более тысячи против нашей кучки, и я вижу, как все еще приходят новые воины. Но какая польза вам, если вы убьете нас? И из вас ведь, конечно, также умрут люди, и племя Вайа будет мстить за нашу смерть. Отпустите поэтому нас лучше с миром и поставьте ваши условия для выкупа. Я, правда, не богат, но мое племя мне поможет, и как заложника я оставлю вам моего младшего мальчика».

Эти двое ушли, но спустя немного пришли опять и переводчик сказал: «Напрасно, Бор-ок, ты защищаешься, русские не могут согласиться на твое желание. Ты слишком зло хозяйничал в Черноморье, старый волк, чтобы тебя теперь опять отпустить, когда тебя держат крепко. Будь благоразумен и сдайся, иначе ты будешь поджарен, как дикая свинья». Эта язвительная угроза едва вырвалась из уст переводчика, как пуля старика раздробила ему правое бедро. «Проклятие тебе, скверная собачонка, изменник, – закричал он, – язык которого оскорбил седую бороду твоего соотечественника. Я мог бы тебя убить, но ты не достоин смерти; живи, но теперь ты не сможешь зарабатывать эти гнусные деньги». Офицер поспешно убежал, черкес уполз на четвереньках так скоро, как он мог, стеная и обливаясь кровью.

Вновь был открыт сильный огонь против сарая; адыги отвечали редкими, но хорошо направленными выстрелами, но так как град пуль сыпался на сарай и тонкая стена уже не вполне защищала запертых, то через час трое из банды были убиты и семеро ранены; между последними также и старый отец, который от отчаяния рвал волосы из своей бороды, не столько огорченный своим близким концом, как гибелью своей фамилии, которую он сам привел. «Отец, – сказал неожиданно старший сын по имени Цекери, один из трех, которые еще не были ранены, – я вижу спасение». – «Говори», – сказал старик. «Отец, ты должен быть свободен, тогда мы все спасены. В таком состоянии, как мы находимся, мы не можем сдаться, иначе мы будем покрыты позором, что мы, десять человек, имеющих в запасе около сотни выстрелов, позволили связать себе на спине руки; никто не захочет нас выкупить, потому что все будут думать, что мы покинули тебя и что мы, но не ты, захотели сдать оружие; старого Борока знают, позор падет не на него, а на нас; но мы все можем остаться заложниками, только ты возвращайся; ты найдешь деньги для выкупа у племени и народа, адыгский народ знает старого Борока; это не твоя вина – это несчастье; так хотел Тха». Старик задумчиво покачал головой. «Я не думаю, – сказал он, – чтобы русские меня выпустили, мне они особенно мстят, а теперь, когда я выстрелил в изменника, они не захотят больше с нами разговаривать». – «Я пойду к ним и буду говорить, я понимаю немного по-русски». – «Ты? Прежде чем ты произнесешь одно слово, они убьют тебя». – «Это может быть, но если я не пойду, то они все равно меня застрелят». – «Тогда иди, мой мальчик, и да поможет тебе великий Тха!»