Горбовский - [15]

Секция вирусологии занимала все восточное крыло здания и состояла из пяти просторных помещений. Лев Семенович вошел в первое из них – ученые шутливо называли его «комнатой отдыха», хотя на самом деле в нем никто никогда не отдыхал, кроме, разве что, обеденного времени. Именно здесь занимались самой скучной и нудной бумажной работой: составляли отчеты и сметы, заполняли анкеты, проводили расчеты и многое другое.

По комнате отдыха равномерно были распределены шесть компьютерных столов, на каждом из которых помимо «Пентиума» и принтера была навалена кипа документов. Метровые стопки бумаги почти никогда не разгребались по причине тонкой душевной организации вирусологов, полагающих, что в науке есть дела и поважнее макулатуры.

На бледных стенах важно значились портреты главнейших деятелей вирусологии: был тут и Дмитрий Ивановский, и Мартин Бейеринк, и Луи Пастер, и Фридрих Лёффлер… Вместо обоев все было оклеено масштабными плакатами с различным теоретическим материалом, начиная классификацией вирусов по Балтимору и заканчивая информацией о структуре, геноме, жизненном цикле вирусов и многом другом, что имело к ним прямое отношение. Стоило только какому-нибудь факту вылететь из головы, как можно было повернуть эту самую голову влево или вправо и освежить память. Плакаты были идеей многоуважаемого ученого-поляка, заведующего секцией, которого Горбовский и застал в комнате отдыха.

– Здравствуй, Лев.

Седой мужчина преклонных лет на мгновение оторвался от заполнения документов и окинул взглядом из-под спущенных очков человека, которого давно считал своей правой рукой.

– Здравствуйте, Юрек Андреевич. Все заполняете?

– Все заполняю, – кивнул дедушка-поляк и перевернул страницу. – Тебе тоже вон принесли, придется посидеть.

– Обойдутся, – хмыкнул Горбовский и прошел мимо своего рабочего стола, даже не удостоив его взглядом.

– Так я и предполагал, – улыбнулся Пшежень в длинные белые усы. – Твои товарищи уже там. Должно быть, обсуждают последнюю статью Колесника из Московского центра. Ты уже читал?

– Впервые слышу. А стоит?

– Понятия не имею, спроси у Гордеева, если рискнешь. Как ты успел понять, с этими проклятыми сметами мне некогда заниматься теорией. Из главного требуют строгой отчетности – только бы лишней копейки на науку не упустить.

– Возьмите себе практиканта, пусть заполняет, – мрачно посоветовал Горбовский, натягивая на руки белоснежные перчатки из тонкой резиновой ткани.

– Лев, ты же знаешь, в этом вопросе я полностью на твоей стороне, – примиряюще заговорил Пшежень, не упуская из внимания документы. – Ситуация остается в твоих руках, поступай, как тебе заблагорассудится.

– Знаю, – отозвался Горбовский. – Практикантов у нас не будет.

Пшежень одобрительно кивнул будто бы сам себе, все еще глядя в бумаги, и Лев Семенович оставил его одного. Он очень уважал Юрка Андреевича по многим причинам. Во-первых, тот был старше Льва не на один десяток лет. Во-вторых, нес ответственность за всю секцию и прекрасно с этим справлялся. В-третьих, Пшежень был на редкость мудрым и справедливым человеком, никогда не участвующим в конфликтах, но всегда разрешающим их. В-четвертых, в силу своего профессионального стажа он пользовался негласным авторитетом и имел колоссальный по объему запас научных знаний и опыта, что, пожалуй, более остального восхищало Горбовского. Помимо этого, Пшежень был просто добрейшей души человеком, адекватным этой реальности; немного мягким для ученого, но сохраняющим здравый ум, свежую память и тот самый стержень, который, единожды проявившись в человеке, направляет его на поприще точных наук.

Комната отдыха была сквозной, и за ней следовало помещение, где располагалось основное научное оборудование: микроскопы, вычислительные машины, стеллажи с химикатами, реактивами и биологическими образцами, колбы и пробирки разных размеров из кварцевого стекла и пластика, застекленные металлические вытяжные шкафы, продуваемые изнутри, центрифуги и прочая необходимая лабораторная мелочь. Здесь пахло стерильностью так, что с непривычки щипало глаза и слизистую носа. Яркий белый свет тридцати рядов длинных диодных ламп не оставлял в тени ни единого сантиметра помещения; под потолком функционировала мощная система вентиляции.

Лаборатория была сердцем секции вирусологии, и площадь этого сердца составляла приблизительно пятнадцать на десять метров. Но все пространство было так плотно заставлено различной мебелью и агрегатами, приборами и устройствами, что разгуляться было практически негде – изначальный простор помещения давно уже не был виден. Чтобы попасть из одного место в другое, ученые ходили по узким проторенным проходам, напоминающим разветвления лабиринта. Сеть этих «дорожек» была уже настолько привычна и настолько въелась в моторику машинальных движений, что любой из сотрудников мог бы ходить здесь с закрытыми глазами и ничего не задеть.

Горбовский замер на пороге на одно мгновение, в течение которого внутри него развернулось нечто, заставляющее обычных людей улыбаться, а Горбовского – смутно задумываться.

– Вот – Лев Семенович – прекрасно! – тут же воскликнул извечно возбужденный Гордеев, протягивая руку. – Иди сюда, побудь у нас третейским!