Горбатые мили - [87]

С леденящим спокойствием она сказала: «Ошиблась. С кем не бывает?», а потом, уже вроде оправданной, вытворяла что хотела.

Первая жена еще упрекала Кузьму Никодимыча: «Ты один виноват во всем: зачем меня увлек? Не стала бы твоей, так знаешь какого бы отхватила!»

— У тебя есть? — наклонил Расторгуев свой стакан. — Зачем добру пропадать? Допьем!

— Кузя!.. — перехватил бутылку Холодилин, предчувствуя, что не удержится, предложит непотребное. — Кузьма… А не остаться ли тебе у меня? Здесь — во. Я когда выхожу на берег, всякий раз плечам знаешь как просторно.

Чтобы открыть иллюминатор, Кузьме Никодимычу понадобилось не только отвести держатели. Взялся за опущенную по-штормовому задрайку, вырезанную из стали по размеру круглого стекла. Переспросил:

— Приволье?

— Кузьма!.. — словно призвал к порядку Холодилин.

— А Венка-то тут же, со мной, — гордо сказал Кузьма Никодимыч. — Может, кликну? Увидишь: он больше меня вымахал.

Разумеется, что Венка, кто б еще выведал, что декабрист Кондратий Рылеев тоже бороздил Тихий, не раз падал под ударами уилливо — чудовищного ветра Аляски, на острове Ситки заложил верфь.

— А как называется коробочка с насосами? — устыдил он рулевого Николая, не столь видного без стилизованной бороды. — Гляди, среди ржавчины: «Кондратий».

— Ну-ка! — высунулся над бортом Варламов Спиридон.

К нему присоединился Бавин.

Венка смотрел в оба: остерегался попасться матери. Как только опустела дорога в гору, отправился к своему тайнику. Нащупал банку с кузбасслаком и кисть. Перемахнул за борт поставленного на прикол «Кондратия Рылеева», по цепи спустился на висящий якорь и занес руку.

Боцман не успел угнаться за ним. Слез с «Тафуина», сказал:

— Не там, вообще-то, полагается…

Венке пришлось изобразить непонимающего: о чем ты толкуешь, реликвия старого флота?

— Вижу, собрался обновить имя. Надо выше…

Они быстро управились бы с реставрацией. Появился посыльный первого помощника:

— Где наш историк?

Он наметил вдоль проведенной черты: КОНДРАТИЙ. «Значит, мать… — сказал про себя. — Она меня затребовала. Обязательно заведет, когда и что отец сделал будто не по совести. Попреков не переслушать!»

— Постой! Кузьма Никодимыч! Я же видел твоего парня. На «Амурске»?.. — Холодилин вроде разочаровался. Пожелал, чтобы Венка подтвердил это тотчас же и плеснул в фужер взрослую норму.

— Осилишь?

Венка так оглянулся, вроде действительно где-то таилась опасность. А Кузьма Никодимыч подумал: «Не может без моего разрешения».

Со стаканом в руке Холодилин, стараясь не качаться, смущенный, наблюдал за обрадованным Кузьмой Никодимычем, снова подошел к нему, чтоб заключить еще раз в объятья… Ему все же шло быть под хмельком.

— Вениамин Кузьмич! — сказал и жестко, и как самый близкий человек.

Венка только чуть сузил глаза: не глухой, слышу! Подошел к Холодилину, стараясь скрыть тревогу за отца: «Как переживет, если все-таки случится это, столкнется где-нибудь с матерью? Что же мне-то тогда? Ничего на ум не приходит!»

— С Кузьмой Никодимычем!.. — гордо произнес Холодилин. — С ним мы столько фронтовых сухарей разломили пополам. А ты той же крови и духа. Наш! Помни это.

Кузьма Никодимыч улыбался Холодилину почти заискивающе — так показалось Венке. Смотрел на Венку как никогда раньше. Словно на сына-новобранца. Вверял его своему испытанному боевому командиру, очень уважаемому, и был готов помочь им обоим в чем угодно, только б они ладили.. Он еще никому не рассказывал про генеральский обход в госпитале, потому не сразу решил, с чего ловчей начать.

— Только услышал я со своей койки шумок… Сразу дверь нашей палаты открылась до последнего предела: генерал! «Где? Какой?» — приподнялся таким образом, на одном локте. Боком ко мне стояла лечащая врач, отчитывалась. Прошептала: «У этого, — на меня, — контузия, не может разговаривать». По губам понял.

— Выпьем? — обратился к молодому поколению Холодилин. — А ты говори, — не попросил, а приказал смиренно умолкшему Кузьме Никодимычу.

— Генерал был медицинский, с узкими погонами… — сглотнул слюну Кузьма Никодимыч.

— Что ты, будто никак не насмелишься? — поощряюще возмутился Холодилин. — Давай вжарь, как приходилось в атаке.

…Потом на верхнем капитанском мостике Венка мог повторить то, что рассказал отец, чуть ли не слово в слово.

— Генерал начеркал на бумажке: «Семья есть?» Я ему показываю свои каракули: «В Евпатории». — «Не против, если отправим тебя туда с сопровождающим?»

Кузьма Никодимыч никогда не был таким, щадил Венку. А тогда забылся или что. Словно не владел собой — продолжал рассказывать о том, что не отболело:

— Выбежала жена на стук в двери, всплеснула руками. Мой сопровождающий, такой интеллигентный, из учителей, сразу ей дал понять, что я еще живой: «Видишь, что с твоим благоверным фашистское зверье наделало!» Она заревела надо мной, отчего я чуть не отсырел, обе руки положил на глаза.

С недельку прожил Кузьма Никодимыч дома, на другую перевалило. Увидел: то сделает жена, другое. Нередко в счет своего сна. И вроде через силу. Все задумывалась. Метнется за чем-нибудь и вдруг как запнется. А однажды набралась духу и подошла к изголовью, бух лицом на грудь. Плакала, убивалась: «Кузя, умница. Скружила с тобою будто. Света божьего не вижу. А ведь я еще молодая, на лице ни одной морщиночки, приглядись. Может, пожалеешь меня? Уедешь куда-нибудь? За сына пусть у тебя голова не болит. Он моя кровиночка, как-нибудь выкормлю».