Гончие псы - [44]

– Где?

– На разных местах преступления. – Его палец постучал по экрану. – Это полевые сапоги «Альфа М77», – сказал он. – Выдаются полицейской службой снабжения.

Вистинг откинулся на стуле. У него самого были такие сапоги, стояли в шкафчике в подвале полицейского участка.

– Ты заметил какие-нибудь отличительные черты? – спросил Хабер и снял очки.

Вистинг понял, что тот имел в виду. Характерные потертости или царапина от острого камня, которые могли бы отличать этот сапог от других, той же марки и размера.

– Я разглядывал след внимательно, – признался Вистинг. – Просто накрыл.

Хабер вернул Вистингу телефон.

– У тебя есть гипс и все, что нужно для снятия слепка?

– Нет.

Хабер встал.

– Посмотрим, что есть у меня.

Он подошел к двери и жестом позвал Вистинга за собой. Они пошли по узкому коридору и миновали дверь в гостиную. Широкие паркетные доски скрипели. Хабер остановился перед самой дальней дверью, открыл ее и вошел.

Это был кабинет с высокими стеллажами, полными книг, папок на кольцах и архивных папок. На широком письменным столе у окна стоял старый компьютер с большим монитором.

Хабер подошел к шкафу за дверью. Две полки были заполнены оборудованием техника-криминалиста. Банки с разноцветными порошками для снятия отпечатков пальцев и оборудование для снятия слепков. Он подвинул несколько коробок и достал белый пакетик с синей надписью.

– Знаешь, как этим пользоваться?

– С учебы в полицейской школе этого не делал.

Пожилой криминалист внимательно посмотрел на него.

– Я поеду с тобой, – заявил он и достал еще несколько нужных вещей.

– Тебе не нужно… – запротестовал Вистинг, но его протест был отклонен.

– Сейчас и поедем, – распорядился Хабер и закрыл дверь шкафа. – Пока след не смыло.

Он положил оборудование в сумку и направился к двери.

Вистинг молча шел за ним. На лестнице Хабер дал ему сумку и натянул сапоги.

– Я могу взять все на себя, – сказал он и закрыл дверь.

Вистинг не понял, что он имел в виду.

– Это была моя ошибка, – продолжил Хабер и забрал у Вистинга сумку с оборудованием. – Нельзя было оставлять улики незапечатанными. Их нужно было сразу отправить. Я могу взять все на себя. Сказать, что я подменил третий окурок.

Вистинг открыл рот, чтобы что-то сказать, но только смотрел, замерев, на пожилого мужчину.

– Мне нечего терять, – сказал Хабер. – Нет семьи, с которой нужно было бы считаться. Интерес к этому делу сразу спадет. У тебя еще несколько лет до пенсии. Ты можешь успеть сделать много хорошего. Можешь найти другую девушку. Линнею Каупанг.

Вистинг встретился с ним взглядом.

– Так не пойдет, – сказал он. – Не могу. Одну несправедливость другой не исправишь.

Хабер запахнул куртку на горле. Потом поднял плечи, развернулся и пошел к машине.

Вистинг стоял и смотрел ему вслед, не зная, всерьез говорил полицейский на пенсии или это предложение было сделано, чтобы проверить его, как в тактической игре.

Позволить Хаберу взять на себя ответственность было бы так же неправильно, как тогда подменить ДНК-доказательство. Это был бы обман. Фальсификация.

Пожилой эксперт-криминалист обернулся и посмотрел на него. Вистинг шагнул за ним, неуверенный, знает ли он этого человека на самом деле.

36

На завтраке они были среди последних. Лине испытывала странную, но становившуюся все более привычной смесь раскаяния и удовлетворения. Раскаяния – потому, что каждый час и каждая ночь, которую она проводила с Томми, усложняли для нее возвращение к обычной жизни. Удовлетворения – потому, что это была именно та близость, по которой она скучала, в которой так нуждалась.

Томми отодвинул стул и направился к шведскому столу во второй раз. Лине взяла газету «Верденс Ганг». Главный заголовок был о новой низкоуглеводной диете, но в самом верху первой полосы был заголовок статьи о деле Сесилии: «Свидетель, которого так и не выслушали».

Она не была уверена, что хотела это читать, и начала листать газету. Ее статья была именно такой, как она ее себе представляла. Снова, в качестве напоминания, была использована фотография собаки. Потом шло фото дома Юнаса Равнеберга; белый штакетник обвила полицейская лента. Фотографии хорошо сочетались с заголовком о загадочном взломе, когда, судя по всему, ничего не пропало. Статья оказалась короче, чем она рассчитывала, но это было не страшно. Самое важное было в начале.

Томми вернулся за стол. Лине снова перевернула страницу; теперь на нее смотрела фотография отца. Она была уже не такой большой, но газета, очевидно, не собиралась оставлять его в покое.

На другой фотографии была реконструкция случившегося на перекрестке усадьбы Гюмсеред. В центре кадра был белый автомобиль. На его багажник опирался мужчина; что-то обсуждала группа следователей. Лине узнала поджарого криминалиста и некоторых других полицейских, ныне пенсионеров.

Главной была фотография свидетеля, которого так и не выслушали. Его звали Аксель Престхюс; высокий мужчина чуть старше пятидесяти. На нем была вязаная кофта, вокруг шеи обмотан толстый черный хлопковый шарф. Темно-коричневые кудряшки торчали во все стороны.

Томми молчал, не мешая ей читать.

Как и Рудольф Хаглунн, Аксель Престхюс любил рыбалку. Каждые выходные он ездил смотреть новые рыболовные места. Улов описывал в дневнике. Этот дневник был при нем: Престхюс показывал фотографу «Верденс Ганг» отчет о рыбалке семнадцатилетней давности. В субботу, 15 июля, он записал: «Дамтьенн. 20.45: Форель, 132 грамма. 21.15: Форель, 94 грамма. 21.35: Форель, 168 грамм».