Гомосексуальное влечение в революционной России. Регулирование сексуально-гендерного диссидентства - [52]
Мужчины-мигранты из Нагорного Карабаха, подрабатывал на нефтяных промыслах в Баку, «ради куска хлеба делаются подчас и пассивными педерастами»>98.
К экзотике востока России относили сексуально «первобытного» мужчину, часто нехристианина или субъекта, испорченного жизнью на периферии христианского мира>99. Подобные мужчины не удостаивались внимания медицины за исключением случаев, требовавших уголовного расследования. Российские врачи считали, что эти обычаи и привычки следует изучать и радикально менять. «Только школа и широкое распространение печатного слова могут сделать тут свое великое дело» — победить и свести на «нет» зло, причиняемое социально санкционированной «педерастией»>100. Статистика Министерства юстиции не могла объяснить причину роста обвинительных приговоров по делам о мужеложстве, но российские судебные медики и психиатры считали, что в данных районах в конце царской эры полиция действовала слишком прямолинейно и грубо.
Заключение
Регулирование однополой любви в Российской империи характеризуется эвфемистичными практиками [т. е. отмеченными мягкостью наказаний]. Хотя в законодательстве были использованы охранительные европейские нормы морали, но закон, по сути, не имел большой силы. Как и следовало ожидать, его исполнение оказалось делом трудновыполнимым без применения полицейских методов (ареста, постоянного надзора), использовавшихся властями Берлина и Парижа. Царская полиция ограничивалась поддержанием на должном уровне порядка и общественной благопристойности, но у нее не было возможностей заняться активным выявлением «мужеложства». Эпоха великих реформ стимулировала врачебно-полицейскую заинтересованность в развитии судебной техники для обнаружения доказательств «содомии» и «лесбийской любви», представляемых на открытых судебных заседаниях, практика которых была заимствована у западной юриспруденции. Всё это было в рамках судебной гинекологии, другими словами, находилось на вооружении врачебно-полицейских комитетов, осуществлявших надзор за гетеросексуальной проституцией. Однако, несмотря на реформы, сбор доказательств по делам о «содомии» (случаи «лесбийской любви» вообще игнорировались), как обычно, сдерживался неактуальностью этой проблемы с точки зрения иерархии задач, стоявших перед полицейским ведомством. Перед началом Первой мировой войны единственной целью судебной медицины была идентификация «педераста», совершившего изнасилование мужчины, в соответствии с установившимися полицейскими и судебными процедурами. Пока требования к такой экспертизе были невысокими, В.О. Мержеевский и В.М. Тарнов-ский оставались национальными авторитетами в данном вопросе. В первые годы 20-го столетия российская психиатрия постепенно отвоевывала позиции, ранее принадлежавшие судебной медицине, и всё чаще заявляла о себе как о безусловном авторитете российского медицинского дискурса в вопросах однополой любви. Закат царизма характерен тем, что в основных работах по «гомосексуализму» (этот термин становился всё более распространенным) почти не встречалось описаний телесных признаков «содомитов» или «трибад». Акцент смещался в сторону психиатрической проблематики. Именно от психиатрии (и российской, и европейской) ждали объяснений этого феномена>101. Судебной медицине отводилась побочная роль поставщика экспертных заключений по делам о насильственных половых нападениях на мужчин, совершенных мужчинами.
«Антисодомитские» меры российской полиции лишь в малой степени способствовали медикализации однополой любви. Властей интересовало только раскрытие и наказание актов полового насилия. Однако применение закона показало, что отношение к однополым мужским связям со стороны судей было в значительной степени пристрастным, особенно в эпоху насилия и нестабильности, наступившую после 1905 года. В высших сферах царила терпимость и стремление оградить от преследования виновных из своего круга. В судах Петербурга и Москвы слушалось считанное количество дел даже по поводу насилия над мужчинами. Ничего подобного суду над О. Уайльдом или князем Ф. Эйленбур-гом не было. Одновременно на южных и восточных окраинах империи заметно усилились силовые полицейские преследования взаимных мужских половых отношений. Здесь даже врачи, которые внутри родной России могли позволить признать роль «психопатии» в объяснении сексуального диссидентства, отказывались применять медицинскую модель к феномену «местной педерастии». Налицо было морализаторское законодательство, его избирательное применение и противоречивые теоретические толкования проблемы, которую надлежало регулировать. Эти факты породили бурные дебаты в последние дни царской России, результатом чего явилось новое законодательство, принятое после ноябрьского коллапса.
Глава 4
«СТРАННЫЙ СУБЪЕКТ»
И ЯЗЫК МОДЕРНИТИ
Реформирование закона об однополой любви до и после 1917 ГОДА
В 1908 году в Санкт-Петербурге выходит работа апологета «среднего пола», скрывшегося под псевдонимом и выступившего в защиту своего права высказываться в печати о «новом вопросе, которого раньше нельзя было касаться»:
После Альбигойского крестового похода — серии военных кампаний по искоренению катарской ереси на юге Франции в 1209–1229 годах — католическая церковь учредила священные трибуналы, поручив им тайный розыск еретиков, которым все-таки удалось уберечься от ее карающей десницы. Так во Франции началось становление инквизиции, которая впоследствии распространилась по всему католическому миру. Наталия Московских рассказывает, как была устроена французская инквизиция, в чем были ее особенности, как она взаимодействовала с папским престолом и королевской властью.
Миром правят числа. Все чаще и чаще решения принимают не люди, а математические модели. В числах измеряется все – от наших успехов в образовании и работе и состояния нашего здоровья до состояния экономики и достижений политики. Но числа не так объективны, как может показаться. Кроме того, мы охотнее верим числам, подтверждающим наше мнение, и легко отбрасываем те результаты, которые идут вразрез с нашими убеждениями… Анализируя примеры обращения с численными данными в сферах здравоохранения, политики, социологии, в научных исследованиях, в коммерции и в других областях и проливая свет на ряд распространенных заблуждений, нидерландский журналист, специалист по числовой грамотности Санне Блау призывает мыслить критически и советует нам быть осмотрительнее, о чем бы ни шла речь – о повседневных цифрах, управляющих нашим благополучием, или о статистике, позволяющей тем, кто ее применяет, достичь огромной власти и влияния. «Числа влияют на то, что мы пьем, что едим, где работаем, сколько зарабатываем, где живем, с кем вступаем в брак, за кого голосуем, как решаем вопрос, брать ли ипотеку, как оплачиваем страховку.
В эпоху тотальной цифровизации сложно представить свою жизнь без интернета и умных устройств. Но даже люди, осторожно ведущие себя в реальном мире, часто недостаточно внимательно относятся к своей цифровой безопасности. Между тем с последствиями такой беспечности можно столкнуться в любой момент: злоумышленник может перехватить управление автомобилем, а телевизор – записывать разговоры зрителей, с помощью игрушек преступники могут похищать детей, а к видеокамерам можно подключиться и шпионить за владельцами.
Виктор Пронин пишет о героях, которые решают острые нравственные проблемы. В конфликтных ситуациях им приходится делать выбор между добром и злом, отстаивать свои убеждения или изменять им — тогда человек неизбежно теряет многое.
История машинного обучения, от теоретических исследований 50-х годов до наших дней, в изложении ведущего мирового специалиста по изучению нейросетей и искусственного интеллекта Терренса Сейновски. Автор рассказывает обо всех ключевых исследованиях и событиях, повлиявших на развитие этой технологии, начиная с первых конгрессов, посвященных искусственному разуму, и заканчивая глубоким обучением и возможностями, которые оно предоставляет разработчикам ИИ. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.
Что значат для демократии добровольные общественные объединения? Этот вопрос стал предметом оживленных дискуссий после краха государственного социализма и постепенного отказа от западной модели государства всеобщего благосостояния, – дискуссий, сфокусированных вокруг понятия «гражданское общество». Ответ может дать обращение к прошлому, а именно – к «золотому веку» общественных объединений между Просвещением и Первой мировой войной. Политические теоретики от Алексиса де Токвиля до Макса Вебера, равно как и не столь известные практики от Бостона до Санкт-Петербурга, полагали, что общество без добровольных объединений неминуемо скатится к деспотизму.