Гомосексуальное влечение в революционной России. Регулирование сексуально-гендерного диссидентства - [47]
Автор, имея будто бы в виду нравственныя цели, избрал темой для своего романа лесбосскую любовь между двумя женщинами и рисует сцены, который могут только распалять воображение нервных и страстных натур. Если бы он действительно хотел принести пользу, то должен был бы действовать на нравы не заманчивым романом, а едкой сатирой*>7.
Поскольку правовые санкции против женской однополой любви отсутствовали, судебная медицина не видела необходимости в экспертизе ее распознания. До 1917 года в судебно-медицинских работах было опубликовано лишь несколько кратких пассажей о лесбийской любви>48.
Достижения европейской судебной гинекологии в области «педерастии» и «лесбийской любви» не оказали большого влияния на медицинскую практику в России, поскольку законодательство (об этом ниже) предусматривало сравнительно мягкое наказание за однополые эротические акты. Практикующие врачи редко привлекались в качестве экспертов по таким делам, и поэтому у них не было нужды обобщать опытные данные или обмениваться наблюдениями в распознании порока с настойчивостью, присущей их западноевропейским коллегам. Медицинскому аспекту проблемы не придавалось столь же большого значения, как во Франции или Германии. В Европе всё сильнее звучали голоса сторонников той точки зрения, согласно которой раскрыть суть однополой любви может психиатрия, но не судебная медицина. При таком подходе потребность в дальнейшем развитии в Российской империи медицинской модели «гомосексуальности» оказывалось еще менее актуальной. М. Фуко утверждал, что психиатрия в Европе была «буржуазной» наукой, распространившей медицинское понимание сексуальности сначала на средний класс и только потом обратившейся к другим социальным группам>49. В России на исходе царской эпохи психиатрия как наука обслуживала исключительно малочисленный средний класс. Поэтому психиатров было крайне мало (по данным на 1916 год — только 350). Они проживали в крупных городах и зарабатывали частной практикой>50.
Подобно городскому среднему классу в целом психиатрия в самодержавной России не имела политического влияния даже после установления после революции 1905 года квазиконститу-ционной системы. Если судебные врачи и гинекологи были далеко не в лучших отношениях с властями и полицией, то трения между властями и психиатрией были еще ощутимее. Конфликты по поводу насильственного помещения уголовных и политических преступников (в цепях и с тюремщиками) в психиатрические клиники шли вразрез с требованиями врачей превратить эти учреждения в медицинские центры. Состояние психиатрии вызывало глубокий пессимизм, поскольку клиники испытывали хроническую нехватку денег, а потому плохо содержались. Заключение судебного психиатра не имело решающего значения в суде, когда стоял вопрос об освобождении от наказания по причине невменяемости>51. Гонимая, неуважаемая и нищая русская психиатрия едва ли могла рассчитывать на признание и финансовую поддержку в каких-либо других сферах, не связанных с расстройствами рассудка и нервными заболеваниями.
При обсуждении однополой любви как медицинской проблемы русские психиатры исходили, с одной стороны, из особенностей России, а с другой — опирались на основополагающие работы европейских сексуальных психопатологов. Судебно-психиатрический очерк «Извращение полового чувства» (1884) Вениамина Михайловича Тарновского о «педерастии» в ее различных врожденных и приобретенных формах не нашел широкого отклика у российских психиатров. То же можно сказать о переводе «Psychopathia sexualis» Р. фон Крафт-Эбинга (1887) — поворотной вехе в психиатрической систематике перверсий>52. В.М. Тарновский сотрудничал с судом и полицией, чем вызывал к себе настороженное отношение. Решительная защита им правительственного регламентирования проституции и тесные связи с властями компрометировали в глазах коллег его пато-логизированные воззрения на проститутку и, по всей видимости, на «педераста»>53. Другой Тарновский, Ипполит Михайлович, петербургский акушер-гинеколог, выпустил исследование «Извращение полового чувства у женщин» (1895), прямо заявив о нормальности и естественности женских однополых отношений>54. И.М. Тарновский прекрасно знал западные теории врожденной извращенной сексуальности, но далеко не всегда следовал им (ведь и сами эти медицинские модели были не лишены противоречивости в своих основаниях). С равной симпатией он относился к женщинам из всех социальных групп. На его взгляды оказал влияние приобретший широкую популярность феминизм и требование равенства полов, поддерживаемое мужской частью интеллигенции. При этом важно помнить, что при царизме врачами могли быть только мужчины>5,15.
Самый влиятельный в России сторонник медицинской модели однополых отношений В.М. Бехтерев поверял свою психиатрическую методику в клинической (не судебной) практике и исключительно на мужчинах бомонда>56. Его сконцентрированность на мужских девиациях респектабельной верхушки доминирующего гендера явилась зеркальным отражением стремления западной психиатрии применить теорию извращенной сексуальности прежде всего к буржуазии. В.М. Бехтерев резко осуждал нападки властей на судебную медицину
Миром правят числа. Все чаще и чаще решения принимают не люди, а математические модели. В числах измеряется все – от наших успехов в образовании и работе и состояния нашего здоровья до состояния экономики и достижений политики. Но числа не так объективны, как может показаться. Кроме того, мы охотнее верим числам, подтверждающим наше мнение, и легко отбрасываем те результаты, которые идут вразрез с нашими убеждениями… Анализируя примеры обращения с численными данными в сферах здравоохранения, политики, социологии, в научных исследованиях, в коммерции и в других областях и проливая свет на ряд распространенных заблуждений, нидерландский журналист, специалист по числовой грамотности Санне Блау призывает мыслить критически и советует нам быть осмотрительнее, о чем бы ни шла речь – о повседневных цифрах, управляющих нашим благополучием, или о статистике, позволяющей тем, кто ее применяет, достичь огромной власти и влияния. «Числа влияют на то, что мы пьем, что едим, где работаем, сколько зарабатываем, где живем, с кем вступаем в брак, за кого голосуем, как решаем вопрос, брать ли ипотеку, как оплачиваем страховку.
В эпоху тотальной цифровизации сложно представить свою жизнь без интернета и умных устройств. Но даже люди, осторожно ведущие себя в реальном мире, часто недостаточно внимательно относятся к своей цифровой безопасности. Между тем с последствиями такой беспечности можно столкнуться в любой момент: злоумышленник может перехватить управление автомобилем, а телевизор – записывать разговоры зрителей, с помощью игрушек преступники могут похищать детей, а к видеокамерам можно подключиться и шпионить за владельцами.
Виктор Пронин пишет о героях, которые решают острые нравственные проблемы. В конфликтных ситуациях им приходится делать выбор между добром и злом, отстаивать свои убеждения или изменять им — тогда человек неизбежно теряет многое.
О чем это? • о ключевых словах современной науки; • о самых страшных экспериментах; • о сущности цивилизации. «Любому человеку нужен просто разговор – о важном, научном. Это задача научных журналистов. И один из самых ярких, самых ясных, самых ответственных – Григорий Тарасевич». Александр Архангельский, телеведущий, писатель, профессор Высшей школы экономики «…Книга вызывает множество противоречивых чувств: с рядом моментов хочется спорить, от большинства историй смеялась в голос, а от некоторых глав становилось безумно грустно».
История машинного обучения, от теоретических исследований 50-х годов до наших дней, в изложении ведущего мирового специалиста по изучению нейросетей и искусственного интеллекта Терренса Сейновски. Автор рассказывает обо всех ключевых исследованиях и событиях, повлиявших на развитие этой технологии, начиная с первых конгрессов, посвященных искусственному разуму, и заканчивая глубоким обучением и возможностями, которые оно предоставляет разработчикам ИИ. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.
Что значат для демократии добровольные общественные объединения? Этот вопрос стал предметом оживленных дискуссий после краха государственного социализма и постепенного отказа от западной модели государства всеобщего благосостояния, – дискуссий, сфокусированных вокруг понятия «гражданское общество». Ответ может дать обращение к прошлому, а именно – к «золотому веку» общественных объединений между Просвещением и Первой мировой войной. Политические теоретики от Алексиса де Токвиля до Макса Вебера, равно как и не столь известные практики от Бостона до Санкт-Петербурга, полагали, что общество без добровольных объединений неминуемо скатится к деспотизму.