Гомосексуальное влечение в революционной России. Регулирование сексуально-гендерного диссидентства - [46]
В 1870—1880-х годах под влиянием работ К.Ф.О. Вестфаля и Р. фон Крафт-Эбинга европейские психиатрические модели однополой мужской перверсии стали предполагать связь между мужским женоподобием и психологическими концепциями истерии и вырождения>41. Подобное слияние поведенческих феноменов (немужественные действия) с предполагаемой биологической заданностью (влияние на потомство венерической болезни, наркомании или истерии родителей, другими словами, то, что подразумевается под «вырождением») позволило психиатрам считать склонность к половым отклонениям врожденным началом у сексуально девиантных личностей>42. Разделяя эти взгляды, В.М. Тарновский явственнее, чем В.О. Мер-жеевский, выделял женоподобные черты у своих подопечных. Женоподобие он связывал с социальной сферой, в которой вращались «педерасты», придавая ей ярко выраженный, напоминающий кастовый характер:
Педераст всегда ищет общество себе подобных, так как только в среде их он может безнаказанно дать удовлетворение своему ненормальному инстинкту, может найти сочувствие своему болезненному состоянию и поощрение пороку. Далее, активный педераст по походке, манере держаться, жестикулировать, говорить, смотреть в глаза и т. п. легче узнает пассивного, чем нормальный человек. Со своей стороны, кинед по тону разговора скоро догадается, с кем имеет дело. Поэтому-то вообще педерасты быстро знакомятся друг с другом и живут до известной степени обществами, в которых сталкиваются все типы описываемого уклонения половой деятельности>43.
Догадки В.О. Мержеевского относительно личностного характера «педерастии» были полностью восприняты только несколько лет спустя при оценке В.М. Тарновским изучавшейся им «педерастической» субкультуры Петербурга.
Основным пристанищем мужской проституции были бани, и, когда вставал вопрос о «педерастии», именно на них обращала свои взоры российская судебная медицина. Процветавший в банях мужской коммерческий секс власти связывали с народными крестьянскими обычаями. В.О. Мержеевский заострял внимание судебных врачей на потенциальной эксплуатации банщиков «педерастами», примером чему — нашумевшее в 1866 году дело петербургской «артели развратников». В.М. Тарновский, возможно, проникнутый патриотической гордостью за бани и считавший их незаменимыми с точки зрения гигиены, рассматривал бани как гарантию общественного порядка, поскольку они не давали мужской проституции выйти на улицы, упорядочивали ее согласно крестьянским обычаям и сдерживали вымогательство. Русский психиатр подчеркивал отличие солидарности банщиков от сговора «шаек» городских вымогателей, несмотря на то что в конечном итоге и те, и другие «поровну делили прибыль», совсем как в банной артели. В нежелании ученого осуждать «русских простолюдинов» за подобного рода самоорганизацию просматривались колебания по поводу того, следует ли патологизировать все аспекты однополых эротических практик. Предположение, что в условиях городской жизни низшие классы вследствие их экономической и культурной отсталости являлись сексуально не искушенными, предостерегло В.М. Тарновского от медикализа-ции [т. е. отнесения к болезненным состояниям] всей взаимной мужской половой активности>44.
Сравнительно «невинными», когда дело касалось однополой развращенности, судебные врачи считали и женщин. Поскольку при царизме (и впоследствии в СССР) такие отношения между женщинами не относились к преступным, медицина при судебных расследованиях обращала гораздо меньше внимания на анатомические следы того, что обычно в судебной медицине называлось «лесбосской любовью» либо «трибадией». Одна из первых российских статей по вопросу судебно-медицинской экспертизы однополых преступлений, вышедшая в 1870 году, принадлежит доктору Зуку [Зук, Артур Карл Юлий Эрнстович; ?—1884/1885] из [Медицинского департамента] Министерства внутренних дел. Он заявил: «Если же женщина употребляет для удовлетворения своего полового побуждения женщину же, то это преступление называется лезбийской (ж!) любовью». Несмотря на использование того же термина, А.Э. Зук далее утверждал, что такая «любовь» может быть преступлением только в случае, когда женщина развращает опекаемую ею воспитанницу. В иных обстоятельствах женщины, уличенные во взаимных половых отношениях, не должны подлежать уголовному преследованию и последующему наказанию, к тому же «лезбийская любовь оставляет весьма редко следы»>45. До судов доходили только единичные случаи полового насилия женщин над женщинами или совращения женщинами малолеток женского пола>46.
В руководстве по «Судебной гинекологии» В.О. Мержеевско-го врачу также отказывалось в какой-либо роли при расследовании «лесбосской любви». Даже в ходе судебных разбирательств, «напр<имер> при развращении таким образом малолетней или слабоумной особы, <...> врач должен прямо отказаться от произнесения мнения, объявляя себя некомпетентным. <...> Исключение могут составить те случаи, где онанистическое раздражение причинило повреждение девственной плевы». Применение искусственных мужских членов («dildoes», букв.: «каучуковых мужей») и взаимная мастурбация взрослых женщин, хотя и могли оставить небольшие следы («увеличение похотника, увеличение и пигментацию малых губ»), не имели «никакой силы доказательности, встречаясь у доподлинно невинных в том особ». В кратком обзоре В.О. Мержеевский не стал ссылаться на европейских авторитетов, ограничившись отсылками к римским поэтам и одному современному беллетристу — Адольфу Бело (Belot, Adolphe; 1830—1890), чей роман «Mademoiselle Giraud, та femme» [Paris: Е. Dentu, 1870. 278 р.; рус. пер.: Бело, Адольф. Девица Жиро, моя супруга: роман/ соч. А. Бело; пер. с фр. СПб.: Н.С. Львов, 1870. П, 171 с.], выдержавший до 1871 года 28 изданий, был избран российским гинекологом в качестве типичного образчика западной бульварной литературы.
