Гомосексуальное влечение в революционной России. Регулирование сексуально-гендерного диссидентства - [31]
Е.К. Краснушкин не описывает в деталях природу связи его пациентки с безработной артисткой. В свою лекцию он включил одно из стихотворений «поэтессы», называя ее «очень социально деградировавшей» из-за приверженности автора «исключительно интенсивному алкоголизму и кокаинизму». Однако о поэтических опытах своей цодопечной, «посвященных лесбосу», психиатр высказывается в сравнительно благоприятном тоне, полагая, что «несомненное дарование» артистки заставит снисходительнее отнестись, к ее «авантюрной Истории».
Любви священнЫ! я не знала,
Не знала я девичьих груез...
Потомства в браке н^ искала >i И не цлела ,венки , >/*
> Меня бее вдаль манили встречи,
Манил порочно ярфад гре*,
Подруг Влюбленных- страстИОсТь, грезы ' И йх гйетуШ;еч:крьггый, сН^ех..„
Я в их кругу бйгла вакханкой..* ,
>J Пила их ласки -* ласкойтбл... >
v Не раз ггленилась я смуглянкой,
Щ раз с блондинкой "грех был смел.
Я их любила дни и ночи"...
В сплетеньях тела на пути...
' Любила неги полной очи, *
Любила сон на их груди... *
Но всё прошло... Всё безвозвратно,
Я поняла, что всё обман...
Что не вернуть свой путь обратно,
Что жизнь моя — сплошной дурман!>23
Е.К. Краснушкин, видная фигура советской психиатрии, очевидно, ощущал педагогическую ценность «сексуального зрелища», представляемого этой «пациенткой-поэтессой» и ее стихами. Это был незабываемый пример «одаренного психопата», интересный случай клинической практики, о котором можно было рассказывать студентам, изучавшим психиатрию в Московском государственном университете. Страсть этой женщины, пронизывающая ее стихи, и обстоятельства ее истории, по-видимому, свидетельствовали о живучести однополых отношений и покровительстве им в среде проституток.
Семейственность, лесбийский салон и маскулинизация
Женский однополый эрос между проститутками иногда был отмечен оттенком грубоватой культуры низших классов. Представительницы более привилегированных слоев отличались сдержанностью в выражении влечений. В психиатрической литературе эпохи царизма можно наши ряд биографий жевдцин из Дворянства и буржуазии (см., например, переданную доктором В.Ф. Чижом биографию ЮлИшОстровлевой). Сильная воля, образование и финансовые возможности позволяли им раскрываться в однополом самовыражении>24. Летописи* их жизней, рОторые можно составить на основании этих медицинских источнике®, весьма схожи с тем, что мы знаем о жизни литературных «лёсбиянок» в салонах конца царской эпохи>25. На заре советской эры женщины, обладавшие культурным капиталом, порой инвестировали этот ресурс в обустройство домашнего (приватного) пространства, скрывавшего от посторонних глаз однополое влечение. Для культуры литературного салона были необходимы политическая и зхешомйческ&я стабильность. С конца же 1920-х годов ситуаций стала ухудшаться, а с началом социальной трансформации' первой пятилетки стабильность и вовсе сошла на нет. Исторические корни «лесбийской субкультуры» в России, и без того неуловимые и хрупкие в первые три десятилетия XX века, были оборваны этими переменами, о чем мы поговорив во второй части Этой книги.
Одним из способов домащнего сокрытия однополых отношений была гетеросексуальная семья. В целом традиционная русская семья не испытывала враждебности к гендерному нонконформизму и однополым отношениям внутри нее. Семьи стремились, часто весьма гибко, сдерживать, контролировать или приспосабливаться к этому феномену. Истории психиатрических болезней царского и раннего советского периодов свидетельствуют, что родители спокойно воспринимали интерес девочек к одежде и играм мальчиков. В детском возрасте к мальчишеству и неумению девочек вести хозяйство относились терпимо, но от тех же девочек ожидали адаптации к 16 годам или согласия на брак>26. К аккомодации сексуально-гендерного диссидентства некоторые семьи шли необычайно долго. Ю. Островле-ва говорила, что «мать уже с 12 лет не имела [на нее] никакого влияния»; одновременно вдовствующая мать семейства (как и вся семья) восхищалась «трудолюбием» дочери и «ее энергией» выбора экстраординарной профессии — иметь «промысел легкого извоза». Островлева-младшая, ежегодно зарабатывавшая «три или четыре тысячи» рублей, распоряжалась ими по своему усмотрению. Мать и дочь были экономически независимы друг от друга. Анализируя социальное становление молодой женщины, психиатр В.Ф. Чиж пришел к выводу, что «при большей дисциплине в воспитании и жизни дело не пошло бы так далеко»>27. Возможно, он намекал, что отсутствие в семье твердой отцовской руки привело к появлению у Островлевой «многих странностей».
Семьи обычно приспосабливаются к личностным особенностям своих гендерных диссидентов, и, вопреки вере В.Ф. Чижа в отеческую твердость, отцы тоже могут быть снисходительны, когда это касается отказов дочерей от социализации в фемининные роли>28. В первой декаде XX века Евгения Федоровна М., «мужеподобная женщина» во взрослой жизни, была исключена из школы за отказ носить юбку. Отец смирился с ее бунтом и перевел дочь на домашнее обучение. Позднее она экстерном сдала экзамены по курсу гимназии
Миром правят числа. Все чаще и чаще решения принимают не люди, а математические модели. В числах измеряется все – от наших успехов в образовании и работе и состояния нашего здоровья до состояния экономики и достижений политики. Но числа не так объективны, как может показаться. Кроме того, мы охотнее верим числам, подтверждающим наше мнение, и легко отбрасываем те результаты, которые идут вразрез с нашими убеждениями… Анализируя примеры обращения с численными данными в сферах здравоохранения, политики, социологии, в научных исследованиях, в коммерции и в других областях и проливая свет на ряд распространенных заблуждений, нидерландский журналист, специалист по числовой грамотности Санне Блау призывает мыслить критически и советует нам быть осмотрительнее, о чем бы ни шла речь – о повседневных цифрах, управляющих нашим благополучием, или о статистике, позволяющей тем, кто ее применяет, достичь огромной власти и влияния. «Числа влияют на то, что мы пьем, что едим, где работаем, сколько зарабатываем, где живем, с кем вступаем в брак, за кого голосуем, как решаем вопрос, брать ли ипотеку, как оплачиваем страховку.
В эпоху тотальной цифровизации сложно представить свою жизнь без интернета и умных устройств. Но даже люди, осторожно ведущие себя в реальном мире, часто недостаточно внимательно относятся к своей цифровой безопасности. Между тем с последствиями такой беспечности можно столкнуться в любой момент: злоумышленник может перехватить управление автомобилем, а телевизор – записывать разговоры зрителей, с помощью игрушек преступники могут похищать детей, а к видеокамерам можно подключиться и шпионить за владельцами.
Виктор Пронин пишет о героях, которые решают острые нравственные проблемы. В конфликтных ситуациях им приходится делать выбор между добром и злом, отстаивать свои убеждения или изменять им — тогда человек неизбежно теряет многое.
О чем это? • о ключевых словах современной науки; • о самых страшных экспериментах; • о сущности цивилизации. «Любому человеку нужен просто разговор – о важном, научном. Это задача научных журналистов. И один из самых ярких, самых ясных, самых ответственных – Григорий Тарасевич». Александр Архангельский, телеведущий, писатель, профессор Высшей школы экономики «…Книга вызывает множество противоречивых чувств: с рядом моментов хочется спорить, от большинства историй смеялась в голос, а от некоторых глав становилось безумно грустно».
История машинного обучения, от теоретических исследований 50-х годов до наших дней, в изложении ведущего мирового специалиста по изучению нейросетей и искусственного интеллекта Терренса Сейновски. Автор рассказывает обо всех ключевых исследованиях и событиях, повлиявших на развитие этой технологии, начиная с первых конгрессов, посвященных искусственному разуму, и заканчивая глубоким обучением и возможностями, которые оно предоставляет разработчикам ИИ. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.
Что значат для демократии добровольные общественные объединения? Этот вопрос стал предметом оживленных дискуссий после краха государственного социализма и постепенного отказа от западной модели государства всеобщего благосостояния, – дискуссий, сфокусированных вокруг понятия «гражданское общество». Ответ может дать обращение к прошлому, а именно – к «золотому веку» общественных объединений между Просвещением и Первой мировой войной. Политические теоретики от Алексиса де Токвиля до Макса Вебера, равно как и не столь известные практики от Бостона до Санкт-Петербурга, полагали, что общество без добровольных объединений неминуемо скатится к деспотизму.