Гомосексуальное влечение в революционной России. Регулирование сексуально-гендерного диссидентства - [123]

Отчего же нужно было прилагать столько усилий ради столь немногочисленных дел? Вероятно, ответ лежал в социальном положении и должностях, занимавшихся этими людьми. Из тридцати шести поименованных подсудимых по делам о мужеложстве, проходивших в Московском городском суде, семь мужчин были рабочими⁸¹, двадцать шесть — конторскими служащими или управленцами⁸², еще трое — выходцами из духовной среды или бывшими священнослужителями⁸³. Большинство были опытны, трудоспособны и являлись гражданами с вполне приемлемым для режима классовым происхождением. За редким исключением они не были ни «деклассированной шпаной», ни «остатками эксплоататорских классов», которых нарком юстиции Н.В. Крыленко выделил в своем докладе в марте 1936 года, оправдывая закон против мужеложства. Наоборот, эти люди (включая и И. Степанову) происходили из той ценимой властями группы городских рабочих и интеллигенции, которые сталинские меры должны были вовлечь в социалистическую инженерно-управленческую элиту. Все стороны на этих судах стремились, по словам Н.В. Крыленко, «переработать нас самих, воспитать в нас самих нового человека <...> [и заложить] новые отношения в быту». На этих процессах за закрытыми дверями советское правосудие помогало навязать сталинистскую принудительную гетеросексуальность, особенно в маскулинном варианте. Предметом основной заботы стала мужская гомосексуальная субкультура бульваров и втягивание в нее «исправимых», иногда даже «нормальных» мужчин. Однополые взаимоотношения разоблачались милицией и бдительными гражданами, фиксировались следователями, освидетельствовались врачами, обвинялись прокурорами, становились достоянием гласности из переписки и дневников, тайна которых обычно охраняется законом, оправдывались или опротестовывались адвокатами, которые иногда просили о снисхождении к клиентам, уверяя, что те исправятся. Разумеется, это было по преимуществу неравное состязание, и люди, попадавшие в клещи системы, оказывались опозоренными и запуганными. Зачастую их заключали в тюрьму за неидентифицирован-ную половую принадлежность, которая устанавливалась за закрытыми дверями.

Располагая данными психиатрического освидетельствования, предоставленными услужливым Институтом судебной психиатрии им. В.П. Сербского и гинекологической оценкой физического вреда (дефлорация), который И. Степанова нанесла своей юной подруге, советское правосудие подготовило новое определение поведения И. Степановой как лесбиянки, использовав медицинские и юридические термины. В редких случаях, когда однополые отношения между женщинами становились предметом судебных разбирательств, юристы и врачи, дабы интерпретировать этот незнакомый феномен, обращались к профессиональному багажу историков права и судебных гинекологов. Они исходили также из сталинистского понимания гендерной роли женщины и выражали крайнюю заинтересованность тем, чтобы направить женскую сексуальность в правильное (гетеросексуальное) русло, а затем и к главной цели — материнству. Стремление укрепить принудительную гетеросексуальность бросается в глаза, особенно это прослеживается в вопросе о «половой зрелости». Эксперт, определявший ее наличие, задавал и возраст, начиная с которого государство предоставляло молодым гражданам свободу в половых отношениях. Новые «Правила...» по судебной гинекологии (1934 года) предписывали определять половую зрелость (данный термин всегда применялся только к лицам женского пола) исходя из способности к деторождению и уходу за новорожденным. Оставаться незамужней или забеременеть — вот практически вся свобода, которой обладала женщина в сексуальном укладе при сталинизме. В 1940 году советские юристы не допускали и мысли, что женская сексуальность может иметь иное, нежели материнство, предназначение (например, для получения удовольствия или эмоционального удовлетворения).

Объявив преступными те формы сексуальных различий, отношение к которым ранее было терпимым, суды внесли вклад в создание «гротескового гибрида» сталинистской гендерной политики. Для сталинистского вйдения данной проблемы было недостаточно предложенной психиатрами патологизации психопатической модели половых извращений. Перед «честными гражданами или хорошими коммунистами», которые, по словам психиатра, консультировавшего Г. Уайта в 1934 году, могли примирить свое однополое влечение (вероятно, тщательно скрывая его и прибегая к помощи психотерапии) с активной общественной позицией, теперь возникала угроза уголовного преследования. Прежде всего это касалось мужчин. И хотя подобные процессы разыгрывались за закрытыми дверями, даже в местах заключения подследственным и осужденным не удавалось смыть с себя позор и избавиться от стыда — следствие усилий сталинистской юриспруденции — из-за их половой идентичности.

ЭПИЛОГ Двойные тиски ГУЛАГа и клиник

Своей спецификой и лечением однополые отношения в Советской России второй половины XX века во многом обязаны ГУЛАГу и клинике — двум площадкам, на которых были заметны «педерастия» и «женский гомосексуализм», и там же сдерживаемы. С 1934 года по середину 1950-х годов НКВД и органы, заступившие ему на смену, пользовались системой ГУЛАГа, архипелага лагерей, колоний, тюрем и «трудовых поселений», находившихся на самых тяжелых для жизни территориях Советского Союза. Осужденные как традиционной юридической системой, так и особыми трибуналами НКВД поступали в систему ГУЛАГа, а те, у кого срок наказания был от трех лет и выше, направлялись в «исправительно-трудовые лагеря». К концу 1930-х годов почти три миллиона осужденных содержались в ГУЛАГе, большинство учреждений которого функционировало как самофинансируе-мые предприятия, существующие за счет принудительного труда