Гомосексуальное влечение в революционной России. Регулирование сексуально-гендерного диссидентства - [119]

.

Дела о групповых изнасилованиях и коллективном мужеложстве, рассматривавшиеся в конце 1930-х годов, похоже, утратили политическую акцептацию. Оба типа судов демонстрировали возврат к практике нормальных (не выходящих за рамки Уголовного кодекса) приговоров, при этом максимальные сроки получали лишь «зачинщики». При апелляции Верховный Суд РСФСР реже смягчал наказания за групповые изнасилования, чем за мужеложство, полагая, что оба типа судов демонстрируют четкое разделение этих преступлений по степени социальной опасности⁴⁹.

В отличие от насильников мужчины, осуждавшиеся в 1935— 1941 годах Московским городским судом за мужеложство и подававшие на апелляцию в Верховный Суд РСФСР, почти всегда добивались смягчения наказания. Но еще чаще смягчения приговора добивались лица, осужденные за половые преступления без применения силы, но с вовлечением молодых людей⁵⁰. Очевидно, на суд высшей инстанции повлиял тот факт, что насильственные сексуальные действия против взрослых женщин легче подтверждались судебно-медицинскими показаниями и милицейскими свидетельствами. В то же время надругательство над малолетним и секс с несовершеннолетним было сложнее подкрепить «уликами», и поэтому адвокаты могли с успехом выгораживать осужденных.

Успешные апелляции, поданные осужденными за мужеложство, имели одну общую черту: их инициировали адвокаты, хотя сами осужденные не оспаривали вынесенных приговоров. Ходатайствуя перед судом о помиловании, адвокаты обычно строили защиту на таких доводах, как «личность, несудимость и семейное положение» клиентов⁵¹. Апелляции, опиравшиеся на выводы психиатрической экспертизы, не срабатывали⁵². Защитники, бросавшие вызов судам и демонстрировавшие умение дать выгодную осужденным интерпретацию буквы закона, иногда вознаграждались за свои таланты. Так, 30 июня 1941 года адвокат С.Д. Босько заявил Коллегии по уголовным делам Верховного Суда РСФСР, что его клиент, осужденный Андреевский («зачинщик» по делу трех мужчин, связанных с Театрально-музыкальным училищем им. А.К. Глазунова), не мог быть виновен в насильственном мужеложстве (ст. 154а-П). В Московском городском суде не были приведены доказательства того, что осужденный применял силу к партнерам, не были предоставлены и улики, доказывающие, что Андреевский «добивался» актов мужеложства с юношами и несовершеннолетними — теми, что свидетельствовали против него. Адвокат попросил, чтобы дело его клиента переквалифицировали на сг. 154-а-1 (добровольное мужеложство) и соответственно сократили шестилетний срок. Верховный Суд согласился, и 10 июля 1941 года Андреевский получил новое максимальное наказание, но уже по сг. 154-а-1 — пять лет лишения свободы⁵³. Такая сравнительная снисходительность судей в дни начала вторжения нацистов в Советский Союз подчеркивала относительную деполитизацию к этому времени мужеложства, которое больше не считалось преступлением, связанным с заговорами или шпионажем. Ни в одном из документов этого статри-дцатидвухстраничного дела подобные темы не звучали.

В случаях, когда осужденный был «зачинщиком» или занимался «развращением малолетних или несовершеннолетних», апелляции, как правило, не удовлетворялись, подобно тем что были поданы тремя мужчинами, одновременно осужденными за контрреволюционную деятельность⁵⁴. В данном случае обстоятельства преступления перевешивали красноречие любого адвоката. Известен случай, когда эрудиция юриста поразила Верховный Суд РСФСР, который счел его «слишком умным» и тем не менее отказал в удовлетворении апелляции. Осужденный Бай-кин, бывший дворянин, на момент ареста преподаватель юридического института, утверждал в самозащите, что «имел половые отношения с различными мужчинами и в том числе с Леонтьевым» (также проходившим по этому делу), но сами акты совершал не в форме мужеложства, поэтому его действия не подпадают под ст. 154-а. Апелляционный суд отверг этот аргумент, процитировав показания Леонтьева и Байкина как убедительно доказывавшие, что «осужденные не только занимались развратными действиями, но и прямым мужеложством», при этом в постановлении суда не было точно указано, что следует понимать под «мужеложством»⁵⁵.

Некоторые подсудимые и их защитники, откликаясь, очевидно, на всё более пронзительные призывы властей к обязательной гетеросексуальности, в унисон подчеркивали роль семьи и здорового полового влечения к женщинам. Материалы дел, рассматривавшиеся Московским городским судом в связи с мужеложством, позволяют предположить, что сами юристы также были не прочь обойти этот неприятный закон, прикрывшись фиговым листком брака. В конце 1930-х годов судьи Московского городского суда иногда придавали особое значение тому, что их безобидные в иных отношениях подсудимые состояли в браке, полагая это весомым доказательством их невиновности. Покров брака использовался судьями для смягчения суровых мер закона против мужеложства. Согласно отметкам в судебных документах, из двадцати девяти таких осужденных девятеро фактически состояли в браке или были «семейными людьми», то есть имели жен и детей, остальные пятеро были либо разведенными, либо вдовцами