Гомосексуальное влечение в революционной России. Регулирование сексуально-гендерного диссидентства - [102]

.

Первого февраля 1934 года (то есть между декабрьским постановлением Политбюро от 16 декабря 1933 года и постановлением Президиума ЦИК Союза ССР от 7 марта 1934 года об уголовной ответственности за мужеложство) чиновник ОГПУ потребовал и получил у В.Д. Бонч-Бруевича весь архив М.А. Кузмина. В апреле специальная комиссия Культурно-пропагандистского отдела ЦК ВКП(6) начала расследование деятельности директора музея. В центре внимания комиссии была покупка бумаг М.А. Кузмина за большую сумму денег. В майских письмах 1934 года к Г.Г. Ягоде и наркому просвещения РСФСР Андрею Сергеевичу Бубнову (1884—1940) В.Д. Бонч-Бруевич, защищая ценность архива и его тематику, связанную с гомосексуальностью, отмечал, что приобретенные бумаги важны для понимания «направления левого символизма <...> буржуазного общества»⁴⁰. Через три дня после отправки этих писем в «Правде» и «Известиях» появилась статья М. Горького «Пролетарский гуманизм». Однако В.Д. Бонч-Бруевич продолжал отстаивать ценность своего приобретения⁴¹. Двадцатого июня партийная комиссия объявила В.Д. Бонч-Бруевичу выговор за то, что тот «дорого» заплатил за «материал нередко макулатурного характера», приказала провести чистку штата музея и распорядилась, чтобы будущие приобретения совершались бы только с согласия народного комиссара А.С. Бубнова. Сам М.А. Кузмин избежал ареста и умер естественной смертью в 1936 году, в связи с чем большая часть проданных им В.Д. Бонч-Бруевичу дневника и бумаг была возвращена в 1940 году музею⁴². Партнер М.А. Кузмина в советскую эпоху Ю.И. Юркун был арестован НКВД в 1938 году в пору великого террора (по обвинению в контрреволюции, а не в гомосексуальности), во время нападок на творческую интеллигенцию Ленинграда. Семь месяцев его допрашивали, а в сентябре 1938 года расстреляли⁴³. Других гомо-сексуалов и их литературные труды ожидала та же участь во время погрома 1933—1934 годов⁴⁴. Н.А. Клюев, поэт русской деревни и гомосексуальной любви, вызвал гнев Ивана Михайловича Гронского (1894—1985), ответственного редактора «Известий ВЦИК» (1928—1934 гг.), а заодно и главного редактора толстого литературного журнала «Новый мир» (1932—1937 гг.). И.М. Гронский (как он сам вспоминал в 1959 году) выделил в 1932 году нищему поэту щедрый академический паек. Н.А. Клюев перебрался в деревню со своим любовником (художником Анатолием Никифоровичем Яр-Кравченко (1911—1983); впервые они встретились в 1928 году), писал там поэмы и в конце концов послал И.М. Гронскому некоторые стихи для публикации. Тот пришел в ярость из-за их гомосексуальной окраски и попробовал убедить поэта «писать нормальные стихи». Когда Н.А. Клюев прямо отказался, И.М. Гронский без колебаний позвонил Г.Г. Ягоде (а позже заручился поддержкой И.В. Сталина) и потребовал, чтобы поэт был выслан из Москвы⁴⁵. Звонок, очевидно, состоялся непосредственно перед арестом Н.А. Клюева 2 февраля 1934 года. Поэта допрашивали на Лубянке в Москве и обвинили по ст. 58¹⁰ УК РСФСР 1926 года за контрреволюционную кулацкую агитацию (а не за гомосексуальное поведение), скорее всего, из-за энергичных нападок на коллективизацию в его поэмах. Пятого марта он был выслан в сибирский город Нарым. В октябре 1937 года, уже в ссылке, Н.А. Клюев был вновь арестован и расстрелян как контрреволюционер⁴⁶. В ответ на отказ Н.А. Клюева гетеросексуализи-ровать свои стихи Н.М. Гронский решил «очистить» столицу от поэта и от его гомосексуальности. К большей выгоде для себя, чем

В.Д. Бонч-Бруевич, этот чиновник от литературы понимал, какую политическую цену ему пришлось бы заплатить за поддержку незаконного (и антисоветского) гомосексуального таланта. Решение подвести Н.А. Клюева под статьи Уголовного кодекса за контрреволюционную деятельность не могло ввести в заблуждение — поэт оказался в лапах ОГПУ за свою гомосексуальность, от которой он не желал отказываться. Однако требуется более тщательное изучение его дела в архивах КГБ, чтобы утверждать это со всей определенностью⁴⁷.

Врачи и даже чиновники Народного комиссариата юстиции почти ничего не знали о новом законе и о «заговоре гомосексуалистов», против которого он был направлен. Некий психиатр, знакомый Гарри Уайта, навел справки в Комиссариате юстиции (Г. Уайт не говорит, когда это было), после чего заверил сотрудника «Moscow Daily News», что Комиссариат не возражает против лечения пациентов, «если они — честные граждане или хорошие коммунисты», и что эти «гомосексуалисты» вольны сами устраивать свою личную жизнь. Г. Уайт проконсультировался с другим психиатром, который отказывался верить в существование антимужеложного закона, пока журналист не предъявил ему его экземпляр. Г. Уайт лично обращался в Комиссариат юстиции (между постановлениями от декабря 1933 года и марта 1934-го), и ему объявили, что введение закона обусловлено тем, что «гомосексуализм — форма буржуазного вырождения». В поисках хоть каких-то сведений о своем арестованном любовнике Г. Уайт адресовался даже непосредственно в ОПТУ. Делал он это как до, так и после опубликования закона в окончательном виде. Получение им то одних, то других ответов свидетельствовало, что практика применения нового закона претерпевала изменения. В период между постановлениями чиновники ОГПУ сообщили Г. Уайту, что аресты носили «политический характер» (не относились к сфере общественной нравственности). Журналист решил, что между политически лояльными гомосексуалами, которых не будут преследовать, и теми, кого сочтут контрреволюционерами, проведена разделительная черта. Последние и подвергнутся аресту. Между тем после опубликования постановления Президиума ЦИК Союза ССР от 7 марта 1934 года сотрудник ОГПУ сказал Г. Уайту, что «закон будет жестко применяться в каждом обнаруженном случае гомосексуализма»