Голый завтрак - [6]

«Ну что ж, когда-нибудь и мои мальчики станут такими, — философски подумал я. — Разве не странная штука — жизнь?»

Так что — назад, в центр, на станцию «Шеридан-сквер», ведь сыщик может прятаться и в чулане.

Как я и говорил, долго это продолжаться не могло. Я знал, что там, снаружи, легавые вершат свои зловещие колдовские дела, науськивая на меня стукачей из Ливенворта[10] «Нечего сажать его на иглу, Майк».

Я слышал, что Чапина они с помощью стукача и схватили. Старый сыщик-кастрат сидел себе в подвале полицейского участка, а к нему на круглые сутки и на долгие годы прицепили стукача. А когда в Коннектикуте Чапин повесился, этого старого ползучего гада нашли со сломанной шеей.

— Он упал с лестницы, — сказали они. Вы же знаете, что за собачий бред несут эти гнусные копы.

Джанк окружен магией и связан с множеством табу, проклятий и амулетов. В Мехико я мог бы отыскать своего поставщика с помощью радиолокатора. «Нет, не эта улица, следующая, направо... теперь налево. Снова направо», — а вот и он — старушечье лицо с беззубым ртом и пустыми глазами.

Я знаю, что один барыга прогуливается, мурлыча некий мотивчик, и все, мимо кого он проходит, этот мотивчик подхватывают. Он такой серый, призрачный и безымянный, что люди его не видят, а мотивчик, который они принялись мурлыкать, принимают за возникший у них в голове. Так вот, клиенты подхватывают «Улыбки», или «Я расположен полюбить», или «Говорят, для любви мы еще молодые», или еще какую-то песенку, назначенную на этот день. Иногда можно увидеть около пятидесяти унылого вида наркотов, сетующих на ломки и бегущих за парнем с гармоникой, а еще есть Человек, сидящий на плетеной скамейке и бросающий хлеб лебедям, толстый гомик в бабском наряде, выгуливающий на Восточных Пятидесятых свою афганскую борзую, старый пьянчуга, ссущий у столба надземки, еврейский студент-радикал, раздающий листовки на Вашингтон-сквер, садовник, обрубающий ветки деревьев, крысолов-дезинсектор, фрукт-интеллигент, зовущий по имени продавца у «Нэдика». Всемирная цепь наркотов, настроенная на струну протухшей спермы, перетягивающая руки в меблированных комнатах, дрожащая на предрассветных ломках. (Люди Старого Пита глотают черный дым в подсобке китайской прачечной, а Меланхоличная Малютка умирает на ломках от передозировки времени или отнятия дыхания.) В Йемене, Париже, Нью-Орлеане, Мехико и Стамбуле, дрожа под отбойными молотками и землечерпалками, клянут друг друга джанковыми ругательствами, каких никто из нас не слыхал, а из проезжающего мимо парового катка высунулся Человек[11], и я вырулил ведерко гудрона. (Примечание: Стамбул сейчас сносят и перестраивают, особенно убогие джанковые кварталы. Героинщиков в Стамбуле больше, чем в Нью-Йорке.) Живые и мертвые, на ломках или в отрубе, подсевшие или слезшие и снова подсевшие, приходят они по джанковому лучу, а Поставщик жует Китайское Рагу на улице Долорес в Мехико, макает сдобный торт в ресторане-автомате, и его с лаем загоняет на Толкучку свора Людей. (Примечание: на нью-орлеанском жаргоне Люди — это легавые из отдела наркотиков.)

Старый китаец набирает в ржавую консервную банку речной воды и вымывает сифилис тяги, затвердевший и черный, как шлак. (Примечание: сифилис тяги — это пепел от скуренного опиума.)

Короче, мои ложка и пипетка у легавых, и я знаю, что они вот-вот выйдут на мою частоту, ведомые слепым стукачом по прозвищу Уилли Диск. У Уилли круглый дисковидный рот, обрамленный чувствительными, способными напрягаться волосками. Он ослеп от укола в глазное яблоко, нос и нёбо у него изъедены от вдыхания героина, нателе его, сухом и твердом, как дерево, — переплетение шрамов. Ныне он способен лишь пожирать это дерьмо своим ртом, а иногда выдвигать наружу длинную трубку эктоплазмы[12], нащупывающую безмолвную частоту колебаний джанка. Он идет по моему следу через весь город, в квартиру, с которой я уже съехал, и легавые натыкаются на каких-нибудь новобрачных из Сиу-Фоллз.

— Хорош, Ли!! Вылезай из койки, нечего тут натуралом прикидываться! Знаем мы тебя, — и дергают парня за член, отчего тот сразу кончает.

Тут уж Уилли приходит в настоящее возбуждение, и можно услышать, как он хнычет там, в темноте (он действует только ночью), и почувствовать жуткую назойливость этого слепого ищущего рта. Когда они являются кого-то вязать, Уилли теряет самообладание, и его рот прогрызает в двери дыру. Не успокой его полицейские зондом для скота, он высосал бы все соки из первого попавшегося наркота.

Я знал, и все остальные знали, что на меня натравили Диска. И если в суде мои малыши-клиенты заявят, что «в обмен на джанк он заставлял меня заниматься всяким ужасным сексом», мне останется лишь послать улице прощальный поцелуй.

Поэтому мы запасаемся героином, покупаем подержанный «студебеккер» и отправляемся на Запад.

Бдительный закосил под шизофреника: «Я стоял вне самого себя и пытался прекратить эти казни призрачными пальцами... Я — призрак, возжелавший того, чего жаждет каждый призрак, — тела, — Долгое Время бродивший по ничем не пахнущим закоулкам пространства, где нет жизни, один лишь бесцветный незапах смерти... Нельзя дышать, ощущая этот запах розовыми извилинами хряща, украшенного кристаллическими соплями, дерьмом времени и черными фильтрами плоти».