Голубые родники - [24]

Только и видно с берега старый кряжистый дуб возле церковной маковки.

— Здешние, чертовицкие, большие мастера по части лодок, — вступает в разговор другой мой спутник. — Никто так не может плоскодонки строгать, как они. Здесь издавна плотники отменные…

Но вот уже и устье Усманки, конец пути. Дальше добираться в заповедник газиком.

Мне не приходилось прежде бывать в заповедниках. Думалось, это что-то вроде большого зоопарка, только звери без клеток, глушь и дичь. Поначалу я даже разочаровался: обыкновенный лес, и дороги в нем проторены, и даже людей встретишь. И все-таки лес этот необычен. Лес-заповедник, в нем никогда не услышишь выстрелов, не стучат топоры, и люди в нем не живут, сторожки их — только на кордонах.

В одной из таких сторожек — четырехкомнатная гостиница, где мне предложили заночевать. Заботливая сестра-хозяйка тетя Настя прочитала мне первую «лекцию» о диковинках заповедника — их предстояло мне увидеть лишь утром: плакучий дуб, кипарисовидные сосны, ну и бобров живых, разумеется.

Лесные дива в заповеднике чуть не на каждом шагу. Притаись под развесистой кроной — усмотришь озорную белку. А подле нее выводят трели довольно смелые поползни — маленькие птички. Предложи им хлеба — будут шмыгать за тобой будто мыши: «Чи-у-теф! Чи-у-теф!» А вот и кабаньи следы. Возле них лисьи. Начнет кабан рыть землю, вспугнет мышь из норки, а лиса уж тут как тут… Так и уходят в чащобу два звериных следа. Куда же ведут следы? Не к оленям ли? Их много расплодилось в заповеднике, ходят целыми стадами.

Оленей завезла сюда лет шестьдесят назад из германских лесов принцесса Ольденбургская — та, что жила в Рамони. Было их пять или шесть, держали в вольерах на усадьбе. Когда в революцию принцесса, бросив замок, сбежала за границу, местные лесники стали думать, что же делать с диковинными зверями. Отворили ворота и выпустили оленей в лес. И они не только выжили, но заметно умножились — начали губить молодой лес. Приходится время от времени отстреливать их на мясо или отлавливать и отправлять в другие заповедники. Это трудная работа. Если ловить их, например, сетью, нужно потратить неделю, а результат — два-три пойманных зверя и столько же погибших от разрыва сердца и ушибов. В заповеднике применяют иной способ — маленькие пули с небольшими дозами снотворного. И рана легкая — две капельки крови. Оленя укладывают на ворох сена, промывают и смазывают йодом рану. В вольере зверь оживает, начинает чавкать. Значит, будет жить. Теперь уже не в усманских, а в брянских или вологодских лесах.

Но главное сокровище заповедника — бобры. Хлопот с ними больше, чем мне думалось. Случается, в жаркое засушливое лето мелководная Усманка вдруг выходит из берегов и на много километров затопляет пойму. Плывут по воде стога сена, дрова. В чем же дело? Оказывается, бобры соорудили плотину и перегородили реку. Нужно принимать меры: отлавливать зверьков, которых расплодилось слишком много.

В прошлом веке считалось, что почти все бобры истреблены. К началу 20-х годов нашего века их насчитывалось в стране меньше сотни. Тогда-то и был запрещен бобровый промысел и созданы специальные фермы, одна из них — в Воронежском заповеднике. Тревога была не напрасной, ведь бобровый мех издавна ценился очень высоко — дороже соболиного. Еще при Иване Грозном Россия платила вместо золота на мировом рынке бобровыми шкурками. Сейчас на Усманке самая главная в стране бобровая ферма.

Возле пойменного болотца, заросшего ивняком, было навалено много очищенных от коры молодых осин. Это — работа бобров. А из леса к берегу вели узкие стежки и неглубокие каналы — бобровые тропы. Основное же их «хозяйство» — под водой. Готовясь к зиме, зверьки ведут настоящие «лесозаготовки». В илистый берег, недалеко от подводного хода в лежбище, втаскивают ствол дерева, а под него складывают запасы древесины (чтобы не всплыли на поверхность) — это их пища до весны. Ничего не скажешь — инженерная работа!

Днем бобры спят в своих хатках и норах, но мне повезло: я попал на ферму как раз в день отлова. Один из охотников гулким ударом о землю пугал зверьков и выгонял из норок, другой держал наготове сачок. Зверек чуть больше сурка, передние лапы короче задних, а позади — веслообразный хвост с роговыми чешуйками. Рассказывают, полвека назад в этих местах был монастырь и обитатели его ловили бобров к ели их в пост, втирая очки господу богу: они были убеждены, что бобр — это рыба, поскольку у него такой хвост. Так вот, если вытащить бобра из воды, он становится неповоротливым. Зато в воде бобры — настоящие акробаты.

Живут бобры парными семьями, каждая семья — в своей «квартире», растят по три — пять детенышей. Вырастают дети — и отделяются от родителей. Они очень трудолюбивы: всегда что-нибудь строят, благоустраивают норы, воздвигают плотины. Зубы у бобров острые, первобытный человек делал из них ножи. Свалят бобры дерево, обточат зубами, пригонят одно дерево к другому да еще и щели заложат щепочками, илом замажут, законопатят не хуже плотников. И что любопытно — когда приближается зима, бобры ремонтируют свои плотины. На Ивнице — есть такой ручеек в Воронежском заповеднике — плотина, сооруженная лесными «инженерами», достигает пятидесяти метров в длину.