Голубые эшелоны - [47]

— Будете нахальничать — сироты по вас будут плакать. Берите у них ружья.

Обескураженных и перепуганных казаков привели на сходку. Их встретили таким градом ругани, что казаки не смели и глаз поднять.

— Продажные вы души, — сказал Александр, — зачем вас принесло? Мы ссоримся с помещиком, с капиталистом, а вы чего вмешиваетесь?

— Разве ж мы знали? — проговорил чуть ли не сквозь слезы самый молодой казак.

— Вам пан — брат, или сват, или за свой стол посадит?

— Вот крест святой, не пошли бы, кабы знали, зачем, — перекрестился старый казак.

— Или не хотите, чтобы вам красного петуха подпустили?

Теперь уже начала клясться вся полсотня казаков, что больше никогда не будут заступаться за пана.

Ильенков видел с веранды, как вели через площадь обезоруженных казаков и как потом они, понурившись, шли обратно, а кое-кто из них даже погрозил на окна кулаком. Теперь уже никакой надежды не оставалось. Пока прибудет из Славяносербска полиция, подохнут свиньи, коровы и лошади, да наступало время и за косовицу браться, а делегация от собрания больше не приходила. Ильенков хотел было послать за нею одноглазого Савку, но тот был совсем пьян и даже пробовал целиться из дробовика в помещика. Может, и он уже перешел на сторону мужиков? А больше послать было некого. Филатов и его жена боялись теперь высунуть нос из дому. Можно с ума сойти! Хоть сам предводитель дворянства иди и проси к себе делегацию, которую выгнал. Новый приступ астмы сдавил Ильенкову грудь.

Теперь собрание могло выжидать спокойно. Помещику больше ничего не оставалось, как самому начать переговоры, а тогда уж они выложат свои условия.

На четвертый день с поручением от Ильенкова в волостное правление явился нотариус. Уж одно то, как вкрадчиво пожимал он руки всем присутствующим, показывало, что победа крестьян была полной, — и действительно вскоре договорились по всем пунктам. Тут же подписали условие, по которому Ильенков, до тех пор, пока на то будет воля общества, сдает свою землю в аренду безземельным крестьянам не по двадцать пять рублей, а по одному рублю девяносто копеек за десятину, повышает заработок батракам и оплачивает все убытки, причиненные крестьянам стражниками.

Когда подписи на договоре были скреплены печатями волостного правления и нотариуса, Александр облегченно вздохнул, потянулся и, хлопнув по спине Григория, сказал:

— Точка, дядька! Вот что значит организация. Теперь можно и искупаться.

Крестьяне медленно расходились с площади, сбитой за четыре дня в порошок. Поднятая пыль висела над селом, как розовый туман.

Вместе с Александром пошел купаться на Донец Федька Кривосын, а Иван со своими товарищами отправился к отцу. Его хату было видно с берега. Александр уже собрался прыгнуть в воду, но еще раз оглянулся на отцовское подворье. Там почему-то забегали люди, потом кого-то вывели из хаты, на них набросились сразу несколько человек, и все сбилось в кучу.

— Федька, ты видишь? — спросил Александр взволнованно.

— Полиция!

У ворот собралась толпа. Видно было, как люди размахивали руками, наверно, и кричали что-то, но здесь не было слышно. В толпу кто-то ворвался верхом на лошади и тоже замахал руками, вероятно, уговаривал.

— Надо бежать! Одевайся, Федя.

— Полиции в руки? Разве теперь соберешь людей? Прыгай в лодку!

К берегу с горы бежала какая-то женщина. На солнце ее волосы, казалось, пылали огнем. Александр узнал свою жену и побежал ей навстречу.

— Что там случилось? — закричал он еще издали.

Жена, бледная и испуганная, держалась за сердце.

— Исправник с полицией. Тебя ищут. Ивана и Василя арестовали. Хотели бить, а дядьки за колья… Теперь все пропало!

— Договор уже подписан, и печать поставлена, — растерянно сказал Александр и как-то по-детски сморщился, наверно, поняв пустоту этих слов.

На околице села показался всадник. Он скакал к реке.

— Возвращайся, Тина, а я в лесу перебуду. Не беспокойся: господин исправник опоздал. — Александр прыгнул в лодку, где Федька уже держал над водой весла.

Смущенно улыбаясь жене, которая грустно смотрела ему вслед, Пархоменко словно впервые заметил, что она скоро станет матерью, и виновато проговорил:

— Не волнуйся, тебе нельзя, а я не пропаду.

5

Приближался вечер. Тина, покормив ребенка, носила его по комнате и, щекоча розовое тельце, приговаривала: «Агу, маленькая, агу». Дитя сморщилось, а затем улыбнулось. Материнское сердце забилось от радости. Вот придет муж, и она ему покажет, какая у них уже большая дочка.

Тина невольно посмотрела в окно на улицу, по которой всегда в это время возвращался с завода ее Александр. Вместо мужа она увидела на противоположной стороне какого-то длинноногого, с тараканьими усами, субъекта — тот быстро отвел пронзительные глаза и равнодушно зашагал вдоль забора. Тина почувствовала, как у нее похолодело внутри.

За четыре года жизни с Александром Пархоменко она уже научилась угадывать среди прохожих подозрительных людей, — когда они начинали вертеться возле их жилья, это всегда приводило к аресту Александра.

Так было в Ольховой, когда он в девятьсот шестом году был вынужден в течение трех месяцев прятаться и только после этого смог наконец поступить на литейный завод. Тина вспоминает эти дни и невольно прижимает ребенка к груди. Теперь она по-другому относится к этим арестам и к тому, что делает Александр, но тогда, когда он, отсидев за макаровоярский бунт, вышел из тюрьмы, она подумала, что ей уже не будет проходу. Муж-«арестант», и Тина боялась смотреть в глаза своим подругам. Но Александр чувствовал себя так, словно это его возвеличивало, он только посмеивался, когда его робкая жена вздыхала про себя. Потом Тина поняла, что разные бывают арестанты, и, когда к ним снова пришли с обыском, уже не плачем, а пренебрежением встретила пристава. Где-то на дне сердца ворошился страх, что снова могут взять от нее мужа, но теперь она смотрела на него, как на героя, и согласна была молча претерпеть любые невзгоды, какие придется испытать.