Голубые эшелоны - [49]

— Хоть бы предупредил! А тут еще сыщики весь день лазят, вынюхивают.

— За это они деньги получают, Тина. Это даже приятно: охраняют, как губернатора. Дочка уже спит? — И он с ласковой улыбкой наклонился над колыбелью. — А предупредить не успел. Прости.

Ванюшка ревниво потянул его за палец.

— Папка, почему наш гусак не хочет взять меня на крылья?

— Потому что он живой, сынок, не из сказки, он хозяйский. Как вырастешь, садись на настоящие крылья, будет надежнее. Хочешь, я тебе расскажу, что в лесу видел?

Ванюшка взобрался к отцу на колени и после первых же его слов заявил:

— А я не боюсь волка, я его топором.

Пархоменко лег на кровать и по привычке потянулся за журналом. Раскрыв его, он с тревогой взглянул на жену:

— Это ты вытряхнула или кто чужой был?

— Книжки? — спросила Тина, подняв голову над шитьем. — Я их вынесла. Ты такой неосторожный, а к нам даже в окна заглядывают.

— Волков бояться… Захотят, так и без этого возьмут. Принеси, я дочитаю.

Тина вздохнула и укоризненно покачала головой. Из лежавшего в бурьяне узелка она вытащила список и спрятала его под комьями земли, книжки принесла Александру и взволнованно сказала:

— Опять длинноногий ходит по той стороне.

— Значит, можно не закрывать окна на всю ночь, — шутливо ответил Александр, — хоть какая-нибудь польза будет от шпика.

Около полуночи, когда Александр уже собирался лечь спать, послышался стук в дверь, одновременно под окном появилась круглая и словно взнузданная усами морда городового. Тина окинула долгим взглядом Александра, и на глаза набежали слезы.

Полицейские заполнили маленькую комнату. Околоточный надзиратель сразу же бросился к кровати и засунул руки под подушку. Никакого оружия там не оказалось, в карманах брюк тоже ничего не нашли, тогда жандарм присел к столу и начал перелистывать книжки. Увидев брошюру Ленина, которая выпала из журнала, он, играя темляком, спросил:

— Вы эту книжку читали на сходке?

— Нет, другую, — ответил Пархоменко задорно.

— Одевайтесь.

Александр надел кепку, поцеловал детей и пошел намеренно бодро. С женой попрощался у калитки.

6

На перроне вокзала, под июльским солнцем, голосили женщины, повиснув на шеях у своих мужей. Их окружали заплаканные дети. Бородатые воины, с кокардами на измятых фуражках, целовали в последний раз родных и, перебраниваясь с конвоирами, прыгали в товарное вагоны. Их отправляли на фронт. И строже, чем когда-либо прежде, жандармы следили за тем, чтобы кто-нибудь случайно не выкрикнул громко, что их гонят на смерть. Мировая война шла уже второй год, в городах и селах уже было полно калек, а на фронт посылались все новые и новые маршевые роты.

Из Луганска отправляли партию больше чем в сто человек. Почти все это были рабочие, которых высылали на фронт за участие в забастовке на гартмановском заводе. Летом 1916 года около пяти тысяч рабочих, доведенных до голода, бросили станки и заявили, что будут бастовать до конца, какие бы ни были последствия. Они добивались повышения заработной платы: жизнь подорожала в полтора раза. Однако в ответ на забастовку администрация завода объявила локаут и уволила всех, а полиция арестовала стачечный комитет и около сотни наиболее активных рабочих.

Чтобы не попадаться лишний раз на глаза жандармам, Александр Пархоменко забрался в самый угол на верхние нары и оттуда, через головы других, с грустью смотрел в окошко на жену с ребенком на руках. Ванюшка стоял возле матери и кулачками размазывал по щекам слезы. Жандармы бесцеремонно выгоняли их с перрона. Пархоменко схватил лежавшее у него под головой полено и по пояс высунулся из окна.

— Ты кого это так гонишь, разбойник? Солдаток? Еще мужья не успели отъехать, душа из тебя вон, а ты уже нахальничаешь? Ты сюда подойди, меня тронь!

Жандарм зачмокал толстыми губами.

— Ишь какой бравый! А ну, убери голову внутрь вагона, коли приказываю, а жена пусть идет и в грамотку тебя запишет[10].

К вагонам приближался жандармский ротмистр, и Пархоменко, погрозив кулаком, снова спрятался в вагон. Встречаться с жандармами, которые могли его узнать, было небезопасно. За забастовку Пархоменко должны были арестовать в первую очередь, потом, закованного в кандалы, отправили бы к воинскому начальнику, а оттуда немедленно на фронт. Александр Пархоменко скрывался несколько дней и затем сам явился в воинское присутствие. Теперь его как добровольца посылали не на фронт, а для начала в запасный батальон, в Воронеж.

Поезд уже стучал колесами, но в вагоне все еще стояла тишина, нарушаемая только тяжелыми вздохами. Мокрые от слез глаза невидящим взглядом смотрели куда-то вдаль, и странно было увидеть одно лицо, которое чему-то улыбалось. Тщедушный человечек, в измятой гимнастерке и обвисших штанах на узких бедрах, не мог усидеть на месте.

— Не дождешься смерти? — спросил Пархоменко, раздраженный его бессмысленной улыбкой.

— Угадал, друг, — обрадовался тот, что наконец можно поговорить. — Уже сколько раз думал о ней, о смерти, но и тут деньги нужны, а на фронте ее даром раздают — и прямо в царство небесное.

— Скотина, и та ревет перед убоем.

— Жизни жалко. Даже кошку, и ту хозяин кормит, а трудящиеся везде голодают. Теперь говорят: «Защищай, Василий Макогон, веру и царя», — а я голодовал до войны…